НАТИСК — ДРУГ ГЕРОЯВ этот раз Максим предстал все в той же пятнистой камуфляжной форме, в которой рассекал по Ярославлю год назад. Он возник как неосторожное пятно зеленки на гипюровом халатике медсестры, как бодрая новогодняя ель в бледном ландшафте январского Ярославля.
В треугольнике расстегнутого ворота синели полоски тельняшки, за спиной трепыхался то ли винт вертолета, то ли парашютные стропы. За столик в кафетерии Максим уселся с основательностью полевого командира перед планшетом с картой пересеченной местности. Рукава кителя привычно закатал по локоть, стриженый ежик волос хищно нацелил на пирожок с капустой. Пластмассовый стаканчик в его пятерне жалобно пискнул, примерив на себя тяжелую долю армейского котелка. Прием пищи по быстроте и натиску подобен высадке десанта во вражеском тылу. Чуть замешкался — и ты покойник. Я же несколько утратил навыки по прошествии двух десятков лет со дня последнего дембельского обеда. СКОЛЬКО НАДО ГРАММ ДЛЯ ХРАБРОСТИ Энергично ковыряя пирожное зажатой в кулаке чайной ложкой, Максим подтверждает нестареющую истину о выживании сильнейшего. Он взахлеб рассказывает про авиацию, дополняя речь бурной жестикуляцией, выходящей за рамки нашего столика. Две юные барышни напротив забыли про свои початые бутылки с пивом и смотрят в нашу сторону раскрыв рот. «Наверное, трудно решиться на прыжок с парашютом?» — интересуюсь у Максима подробностями этой стороны человеческого безрассудства. Мой собеседник с некоторых пор трудится инструктором по парашютному делу в аэроклубе на одном из аэродромов под Ахтубинском в Астраханской области. Прекратив жевать, он смотрит на меня как на идиота. Мол, какой же нормальный человек совершенно по доброй воле согласится выйти наружу из открытой двери самолета на высоте четыре тысячи метров. Даже зная, что его должен спасти некий кусок тряпки, болтающийся в мешке за плечами. А если этот лоскуток не раскроется? Вдруг стропы перехлестнет или просто систему заест? Мало ли что бывает. Да, подтверждает Максим, здравомыслящий гражданин ни с того ни с сего с высоты прыгать не будет. Подобные выходки характерны для молодых людей в пору их самоутверждения. В клуб такие и приходят. Дескать, сплю и вижу небо, научите, дяденька, за какое кольцо дергать. Этих хлебом не корми, никаких лекций не надо, только пустите в самолет. Я продолжаю допытываться. У тебя самого, говорю, полторы сотни прыжков, наверное, к люку подходишь, как к двери туалета, без тени смущения — все равно что по маленькой сходил, и баста. Максим смотрит на меня круглыми глазами, жевать перестал. — Да чего там, — говорит он, — стакан махнул, и в порядке. — А прыгать? — Ну, прыгнул как надо. — А водка? — Так ведь страшно… Инструктор продолжает смотреть в одну точку. Его левый глаз становится выпуклым и бесцветным, а правого я не вижу, так как наблюдаю только профиль собеседника. С ПСИХОПАТОМ НА ПАРУ Нам делается веселей от съеденной пищи, и Максим по секрету рассказывает о парашюте «психопат». Есть такая фишка у бывалых пацанов. Это нечто вроде русской рулетки, когда парашют укладывается не по учебнику, а художественно-произвольным способом. Он напоминает скоростное забрасывание вещей в чемодан командировочного при отбытии поезда на родину, когда до отправки остаются считанные минуты, а субъект все еще возится в гостиничном номере с малознакомой полуодетой женщиной. И вот упакованный «психопат» лежит в углу ангара. Тем временем крутые мастера парашютных виражей давят следующую поллитру — «ведь страшно». Принятая для храбрости огненная вода дает о себе знать, и внутри спаянного коллектива вызревает решение разыграть «психопата», иными словами, определить, кому на сей раз с ним прыгать. До считалки доходит редко. Всегда найдется очередной герой, которому море по колено. В этом смысле телевизионная игра «Последний герой» себя полностью дискредитирует, как чисто закордонное шоу для ленивого, зажравшегося и не способного на подвиг пипла. В России самопожертвенный порыв всегда высоко котировался в народе. Даже не столь важно направление этого душевного сдвига. Имеет место лишь его наличие и отзвук в массах. ХОРОШЕМУ ПАРАШЮТИСТУ НИЧЕГО НЕ МЕШАЕТ «Психопата» напяливает такой же одержимый пассионарностью боец в камуфляже, и команда заходит в самолет. Нетрудно догадаться, что Максим был с «психопатом» на дружеской ноге. Вот где, по его словам, настоящий впрыск адреналина: «Сидишь в самолете, а очко — жим-жим» — это такое идиоматическое выражение для обозначения всей глубины страха. Здесь «очко» — не карточная игра, а «жим» — не тяжелая атлетика. Экстремальный вид спорта, сдобренный порцией самоубийства. Я слушаю, как студентка с отвисшей челюстью. Мне бы ни за что не прыгнуть, меня и в самолет-то надо всемером усаживать. — Ну и чего, жив-здоров? — Как видишь. Только ножные лямки при раскрытии купола до синяков в тело врезаются и так сдавливают все лишнее, что искры из глаз. — Плохому танцору всегда мешают… — Парашютисту мешают точно. — А парашютистке? — Там свои проблемы, например, с грудными лямками. Чем барышня выразительнее, тем больше проблем. Не задумывал Создатель человека отправлять на освоение воздушного пространства. Природа не докумекала, определив на нашем теле всякие выпирающие части и выпуклости. Впрочем, освоение самих неровностей — не менее захватывающий процесс, чем воздухоплавание. ЧУТЬ НЕ СООБРАЗИЛИ В ЯЩИК НА ТРОИХ Однажды в полете случилось тройное схождение. Три парашютиста, один из которых, естественно, Максим, сбились в кучу, да так плотно, что крючьями не растащишь. Парашюты не раскрыты, земля приближается с бешеной скоростью, только свист в ушах, размышлять особо некогда. Мат стоял такой, что с аэродрома было слышно. Товарищи подумали, что этой троице крышка. До поверхности уже считанные сотни метров. Кто однажды видел, как человек с немыслимой высоты врезается в грунт, тот этого уже не забудет. Тело, утянутое в плотный комбинезон, при ударе отскакивает от земли на несколько метров. Спешить на помощь бессмысленно. Смерть наступает мгновенно. Когда пытаются транспортировать останки, мертвец расползается как студень, точнее, как отбивная. БЫЛО ДЕЛО ПОД ПОЛТАВОЙ Правда, на памяти имеется один случай. Его рассказали мне во время прохождения моей срочной службы в рядах доблестных ВВС. Полк дальней авиации дислоцировался в Полтаве. А во время Великой Отечественной войны бомбардировщики полка проделали славный боевой путь по многим фронтам. Даже во время удачных операций, случалось, наши машины сбивали. Неповоротливый бомбардировщик — довольно легкая добыча для истребителей и зениток врага. И вот наш самолет подбили, и он с дымом и воем устремился к земле. Дело было зимой. Из уцелевшего самолета товарищи успели заметить, как от комка пламени отделилась темная точка. Это был один из пилотов. Его парашют не раскрылся. Вскоре точка исчезла на фоне перелеска. Группа возвратилась, погибших помянули. А через неделю — о, чудо! — на аэродром добрался пилот сбитого самолета. Цел и невредим, только отощал, скитаясь по вражеским тылам. Падал он, действительно, практически без парашюта. Поврежденная оснастка даже не успела толком расправиться. Капитан угодил между деревьев, прямо на крутой склон оврага. Глубокий снег смягчил приземление. Везунчик проехал на спине до самого дна и только поцарапался слегка об еловые лапы. Победа, наша победа, была не за горами…… А Максим все же успел лягнуть своих боевых друзей, и те, отпружинив в сторону, разлепились. Все трое немедленно дернули за кольца. Тем и спаслись. После, не выходя с аэродрома, неделю отмечали свой второй день рождения. МНОГОКРАТНЫЙ ДЕНЬ РОЖДЕНИЯ Если считать такие дни рождения Максима, то на руках пальцев не хватит. Как-то раз их команда погрузилась в «воздушный грузовичок» Ан-2. Машина с 57-го года в небе дрягается, настолько разбитая, что можно сказать, просто дохлая. Гремя винтами, Ан миновал рулежку и пошел на взлет. Скорость при отрыве от бетонки достигает четырехсот километров в час. Мужики сидят молча, за переборкой дребезжит стеклом закатившаяся не туда вчерашняя пустая тара. Сквозь гул слышны шлепки покрышек шасси на стыках бетонных плит взлетной полосы. Тык-дык, тык-дык, тык-дык — все чаще и чаще. Рокового шлепка никто не помнит. Лишь раздался дикий скрежет, самолет накренился, люди покатились кто куда. Это лопнуло колесо. Обдирая дюралевое пузо, старина Ан заскользил по взлетке, беспомощно растопырив лишние в этом деле крылья. А в крыльях полторы тонны керосина. Двигатели ревут, искры летят во все стороны — вот-вот вся эта керосинка взлетит на воздух в последний раз. На краю поля машина ткнулась носом в чернозем. Потерпевшие сиганули из нее куда подальше. Даже те, кто переломы получил. Естественно, опять день рождения, который грех не обмыть. НА ЧЕСТНОМ СЛОВЕ И ОДНОМ КРЫЛЕ А вот еще случай был, вспоминает мой собеседник. Летят они на Як-40, который в аэроклубе зачастую называют «мессершмиттом» — была у фашистов такая машина в годы Великой Отечественной. Наш чем-то похож по профилю на немца. Летчик давит на все 83 процента тяги, выдерживает нормальный летный режим. Як дребезжит всеми клепками пожилого организма, но прет исправно. Звук двигателя остается где-то сзади. Тем не менее даже парашютисты слышат его необычно громкий рокот. Летчик ухмыляется, мол, фигня, не иначе лючок потеряли. Прилетают. У механика лицо на сторону ведет от взгляда на машину. Какой такой лючок потеряли?! Там не лючок, а весь выхлопной патрубок снесло и огонь из цилиндров наружу летит снопами. Попади на маслопровод или подачу топлива, и потрепанный Як рванул бы не хуже, чем «Челлинджер». Просто чудом не запалились! А как Максим чуть не приземлился на загривок товарищу, который восседал в позе орла на краю отхожей аэродромной ямы, как проделал кувырок назад с открытым парашютом, отчего у батяни комбата лицо вытянулось чуть не до ремня! Чего только не было в бурной жизни неистребимого ярославца. Максим рассказывает, и ауру его крутит сильнее, чем карибский торнадо Линда. По-моему, это мерещится не только мне одному. Студенток вместе с пивом сносит прямо к выходу из кафетерия.
