Леониду Фомину 1 апреля исполнился 91 год. Хотя выглядит он от силы лет на 70. Крепкий, подвижный. Ухоженный, как про таких говорят.
— Отец мой, — говорит, — был крестьянином, главой многодетной семьи. Семеро нас было у родителей. Я — старший. Младшему — а в живых осталось только двое — сейчас 78 лет. У отца был друг с первой империалистической, жил в Иванове. Он наведывался к нам в деревню Авксеньково Ильинско-Хованского района. А когда мне исполнилось шестнадцать, забрал меня к себе. Жил я в его семье как в родной. Работал слесарем на Соснинской, бывшей Грязнова, фабрике, зарплату полностью отдавал хозяевам, в общий котел. Хорошо жил, но не сразу понял, для чего меня позвали в Иваново. Потом дошло: дочь у них мне ровесница. Но мне она не нравилась. А потому стал Леонид Фомин задумываться, как ему улизнуть от опекающих его, как родного сына, родителей невесты. Однажды прочел в газете объявление о том, что требуется рабочая сила в совхоз имени Сырцова, в недавнем совхоз «Восход», который находился на окраине Ивановской области, возле Ростова Великого. И Леонид, которому только-только исполнилось девятнадцать, подался в далекие края. Устроился в совхозную кузницу молотобойцем, занимался ремонтом сельхозинвентаря. А вскоре получил предложение учиться на тракториста. Выучился, но как только представилась возможность, перешел работать слесарем на Ростовский паточный завод. Там не хватало токарей — выучился на токаря. Когда началась война, тракториста из механического цеха и все заводские автомашины забрали в армию, и Леонид Александрович вновь сел на трактор и на нем, на гусеничном, возил торф с торфоболота Каево, что находилось в 13 километрах от города, возле Шулецкого моста. А вскоре в Ростов прибыла авиамастерская воинская часть, которая разместилась в механическом цехе паточного завода. Директор завода договорился с начальником мастерской насчет совместной работы: мой тракторист — ваш трактор. И Фомин пересел на трактор воинской части, заодно получив отсрочку от призыва на фронт. — Несколько раз, — вспоминает, — приходили повестки из военкомата, но завгар относил их директору, и тот, мотивируя тем, что я уже как бы на армейской службе, отстаивал меня, не отпускал на фронт. И так продолжалось до 28 марта 1942 года. Но как только воинская часть с завода уехала, Леонида Александровича в первую же субботу забрали в армию. Тут-то он и пожалел, что отверг приглашения командира части поехать с ними, а ведь он обещал оформить его на работу как призванного. Жалей не жалей, а деваться некуда. В понедельник новобранцев группой, состоящей из шоферов и трактористов, уже везли в Рыбинское танковое училище. Помнит Леонид Александрович, что вместе с ними призывали и белобилетников на курсы санитаров, но тех отправляли из военкомата отдельно. И шут бы с ними, да только будущих танкистов привезли почему-то совсем не туда, куда обещали. Оглядываются они на конечном пункте в Рыбинске, а вокруг, куда ни бросишь взгляд, одни красные кресты. Выходит начальник училища и объявляет: будете учиться на ротных санитаров. Фомин возразил: «На танкистов мы…» Но начальник отрубил: «Там, на фронте, все нужны, не только танкисты». В мае 60 новоиспеченных санитаров посадили в Рыбинске на пароход и отправили в Калинин. Дальше не поплыли: и река мелка, и фронт рядом. Месяца два Фомин служил ротным санитаром в стрелковой части. Хоть и медработники, а все время в поле, на открытом воздухе. Простудился, попал в медсанбат, где его и оставили после выздоровления. Научили там санитара делать уколы, ставить капельницы. Но и там он в начале ноября заболел. Полагает, что от переутомления: днем раненых носил, ночью, когда врачи и медсестры спят, уборкой занимался, приводил в порядок инструменты. Лечение затянулось, а норма нахождения больного в медсанбате — 3 дня. На четвертый нагрянул начальник санитарной дивизии и приказал отправить Фомина в госпиталь. Его и там после выздоровления не захотели отпускать. Неделю печь топил да пайки больным и раненым разносил. А затем госпиталь собрался переезжать, и выздоровевших отправили в 20-й запасной полк. — В запасном находиться — ад, — вспоминает Леонид Александрович. — Только приляжешь отдохнуть — команда «Строиться!». За 10 дней все так устали, что уже с явным нетерпением ожидали прихода покупателей. Так называли офицеров, приезжавших за пополнением на фронте частей. Дождались вроде бы. Покупатель для строительства дорог и мостов отобрал плотников, веревочников, кузнецов, в том числе и Фомина, но ему не позволили уехать из полка. Вырвался Леонид Александрович только со вторым покупателем. Попал в артиллерию. В составе второй пулеметной роты он повоевал и в Белоруссии, и в Литве, которую прошел до Балтийского моря. Всем полком их перебрасывали на поезде с одного места на другое, туда, где обнаруживалось слабое место фронта. Два случая хорошо запомнились ему. В конце 1943 года под Ельней в Смоленской области немцы сильно растрепали их полк. Вторую роту пришлось даже расформировывать. Уцелевшего Фомина, пулемет которого тоже был разбит, определили на батарею наводчиком мелкокалиберной пушки. Потом он всю жизнь вспоминал тот жаркий — в прямом и переносном смысле — бой. Пулеметчики парами сидели в вырытых собственными руками ямах. Но ямы были невелики, от артобстрела или бомбежки укрыться вдвоем очень трудно. А тут как раз налетели «юнкерсы» и стали бомбить позиции артполка с большой высоты. Пулеметы, используемые обычно и как зенитные, на этот раз оказались бесполезны. А бомбы сыпались как горох. Фомин попросил напарника лечь поплотнее и навалился на него сверху. И почти сразу почувствовал, что у него по голове потекла горячая кровь. Мелькнула мысль: конец, пробило голову. Лежал и прощался с жизнью, когда его окликнули друзья-однополчане. Они и сами поначалу растерялись, увидев окровавленных пулеметчиков. Кто-то крикнул даже: «Тут оба убиты». Но когда Фомин поднялся, все поняли, что у него на шее лежали мозги его высунувшегося из укрытия напарника: осколок от бомбы угодил ему в голову. Всю зиму после этого Леонид Александрович прослужил наводчиком, а весной, когда полк получил пополнение, ему вновь выдали пулемет. Второй случай, когда смерть метилась в него, да не попала, произошел в начале зимы под Ржевом. Из ячейки, где они сидели с напарником, надо было тому идти за обедом. Но он вдруг обратился к Фомину с просьбой: «Сходи за меня, что-то на душе нехорошо, предчувствие плохое». Фомин уговаривать себя не заставил, натянул маскхалат, взял термос, ведро и с пулеметчиком из другой ячейки отправился на кухню за обедом. Повар только собрался им похлебку наливать, а тут — вражеский обстрел из минометов. Били по минному полю, но долетали снаряды и до позиций русского полка. Пришлось укрыться и переждать. А когда Фомин вернулся на точку, обнаружил своего напарника мертвым. Он был убит, и пулемет раскурочен от прямого попадания вражеской мины в их огневую точку. Так бы и стрелял пулеметчик Фомин до конца войны, да его подвели смекалка и тяга к слесарной работе, знакомой ему с юношеских лет. И ведь как все получилось! Капитан спросил как-то у командира пулеметной роты: «Что-то вы перестали ремонтировать свои пулеметы. У вас что же, пружины больше не летят?» — «Почему же, летят, ломаются, как и прежде, но теперь у нас свой механик есть — чинит». Капитан захотел посмотреть на умельца, а познакомившись, пригласил его к себе мастером. И стал Фомин, собравший по безжизненным деревням слесарный инструмент, чинить для всего полка оружие, начиная с пистолетов и кончая пушками. А в марте 1944-го капитан погиб во время бомбежки. Мог тогда погибнуть и Фомин, да, как видно, не судьба. Оба шли к переправе, чтобы за рекой отказавшую в ходе стрельбы пушку наладить. Но налетели «юнкерсы», начали бомбить, и понтонная лодка на переправе перевернулась. Вернулись, зашли за горушку, где укрывались наши солдаты, капитан предложил посидеть с ними, а сам пошел в штаб. Потом все услышали мерзкий, хлюпающий шорох летящего снаряда и крик: «Капитана убило!» Оказалось, что противотанковая болванка вылетела откуда-то, зацепилась за горушку, отрикошетила и попала в капитана. Удар был такой силы, что тело капитана переломилось, его настигла мгновенная смерть. Какое-то время Фомин один работал и за техника, и за мастера, а потом над ним поставили молодого лейтенанта. И с ним — до конца войны. Ничего, казалось бы, героического в его фронтовой службе не было, однако домой в Ростов в октябре 1945 года вернулся с медалями «За отвагу» и «За боевые заслуги», а их просто так на войне не давали. До сих пор бережно хранится у ветерана Фомина подписанное командиром и начальником штаба 1060-го отдельного зенитно-артиллерийского дивизиона благодарственное письмо: «… За три года боевых действий дивизиона Вы, тов. Фомин Л. А., честно и добросовестно выполняли свой долг перед Родиной, непосредственно в бою были смелы, честно исполняли клятву воина Красной Армии, приказы Верховного Главнокомандующего генералиссимуса Советского Союза товарища Сталина. Нам жаль с тобой расставаться. Суровые годы совместной боевой жизни и борьбы породнили всех нас. Но знай, боевой друг, мы тебя никогда не забудем. От имени всего состава — спасибо тебе за верную службу Родине!..» Со дня победы над Германией еще долго, почти полгода, оставался Леонид Александрович на службе в своем дивизионе в Литве. Командир жил в частном доме с его хозяйкой, а сержант Фомин — в сарае, числившемся как склад боеприпасов и вооружения. Заведовал складом и подковывал дивизионных и крестьянских лошадей. 20 октября демобилизовался. Дома ждали солдата жена и 9-летний сын. Время было голодное, работу найти было непросто. Пошел на паточный, но там сказали: «Работу дадим, а хлебных карточек нет». Норма такая: работающим — 600 граммов, иждивенцам — 400. В домоуправлении карточку на 400 граммов получил. А как с такой пайкой работать! В поисках подходящего места забрел в колхозную кузницу за озером Неро, там и трудился первые два месяца. А потом его взяли на Ростовскую кофе-цикорную фабрику по его самой первой специальности — слесарем. С тех пор и до самой пенсии и три года после выхода на заслуженный отдых Леонид Александрович трудился на цикорке. Много о том, как трудился, не рассказывает, но признается, что и ударником коммунистического труда был, и победителем социалистического соревнования признавали его неоднократно, и портрет его не сходил с Доски почета предприятия. Получал и государственные награды. В дополнение к боевым — ордена маршала Жукова и Отечественной войны второй степени, также — «За доблестный труд. В ознаменование 100-летия со дня рождения В. И. Ленина». Долго еще после того, как уволился пенсионер Фомин с цикорки, ему не давали покоя: в мае отпустят, а в июле вновь приходят просить выйти поработать на фабрике. Высочайшего уровня специалист был в своем деле. Однако настал час, когда эпопею эту пришлось прекратить: здоровье нарушилось, зрение ослабло, получил вторую группу инвалидности. И теперь уже ходил на фабрику только по приглашению на праздники. А приглашали всегда, до тех пор, пока АО «Аронап» не развалилось и не обанкротилось. Жена Анна Ивановна до войны заведовала яслями, была заместителем главврача ЦРБ по хозчасти, а после войны стала инвалидом и работала только летом в детском лагере при средней школе N 2, а дома на швейной машинке, домашних обшивала. Эта машинка с ножным приводом и сейчас стоит на кухне. Стоит, но не простаивает. Леонид Александрович после смерти Анны Ивановны сам научился шить, как он говорит, по всем правилам. И брюки себе отреставрировал — как новые, и рубашку сшил — от фабричной не отличишь. И обувь тачает. Из голенищ брошенных в мусорный контейнер женских сапог сшил себе полуботинки. Даже не верится, как может человек, не работавший сапожником, обувщиком, смастерить такие?! На заказ ни обувь, ни одежду не шьет, но слава о мастере на все руки Леониде Фомине уже распространилась по Ростову. Живет не тужит. Хотя горьких минут, дней в его жизни было немало. Не только жена, а и сын Рудольф, служивший военным летчиком в Германии и в Прибалтике, живший в Литве, остававшийся там и после выхода на пенсию, умер в 64 года от кровоизлияния в мозг. Будучи на пенсии, часто наведывался к отцу в Ростов. А сейчас внучка приезжает, реже — внук. Правнуки уже взрослые. Разветвляется древо Фоминых, и Леонид Александрович счастлив, доволен судьбой.
