Весной его привезли в Мышкинскую больницу из села Рождествена. В палате тридцатилетние соседи по койкам прозвали его дедом. А в деревнях таких работящих мужичков именуют по-своему: молодыми пенсионерами.
Болезнь у деда, по его словам, приключилась от того, что он и дома, и во дворе постоянно ходил в валенках и натер голенищами ноги. Появились краснота, нарывы, поднялась температура, ходить стало невмоготу. Дед одно время не вставал с койки, по ночам что-то бормотал или бредил. Потом, оклемавшись, он рассказал, что живет один, ему 66 лет, до выхода на пенсию работал механизатором. Жена, сельская учительница, умерла. Держит корову и небольшое хозяйство. Помогают ему дочка и зять. Пенсия у него маленькая. Живет он аккуратно, выпивает лишь один раз в месяц, покупая с пенсии пол-литра портвейна и большую бутыль пива. Конец мая выдался непогожим. Когда деду полегчало, он подолгу стоял у окна, глядя, как, не переставая, сеет серенький дождик, и сетовал, что помощники его не позаботились посадить пораньше картошку. А теперь на полосу не выйдешь. В общем, как говорит пословица: «Без хозяина дом — сирота». Тут в палату поступил новый больной. Он, как сейчас принято говорить, сирота при живых родителях, воспитывался в местном детском доме. Опять дед ночью бредил. Утром, когда все встали, сирота громко спросил через всю палату: «Дед, ты сегодня всю ночь картошку сажал! Посадил?» Дед, не смутившись, ответил, что посадил. Паренек бойкий, говорливый. Охотно рассказал, и не без некоторой театральности, которая вполне извинительна в юные лета, как он отмечал майские праздники в компании на улице Лесной. Там же вроде как на почве любовной ссоры порезал себе вены. Друзья-товарищи вызвали «скорую», но он обругал приехавших медиков и отказался от их помощи. Но вот теперь пришлось лечь в больницу, потому что раны загнили: обе руки у него были перевязаны по запястьям. И волей-неволей ему приходится лечиться. «И все это из-за нее», — многозначительно обронил молодой человек. («Она», кстати, уже успела навестить пострадавшего). Потом он задрал рубашку и показал большой шов на животе. «Это операцию делали в прошлом году. Язва двенадцатиперстной кишки», — тоже не без гордости объяснил парень. И я вспомнил, что в районных отчетах где-то уже упоминался этот редкий для такого возраста медицинский факт. А с ним еще называли и другого молодого человека, умершего от туберкулеза. Вот тут и встали передо мной две дороги, протоптанные в глубинке. По одной идет отчаяние, которому на все наплевать: едва врачи зашили живот — он уже режет себе вены. Другой и во сне, без ног, всю ночь сажает картошку, торит дорогу к жизни. «Когда будешь в Рождествене, заходи, я тебя яблочками угощу», — сказал на прощание этот молодой пенсионер. И точно в воду смотрел и знал, к чему приглашает: яблони нынче все от плодов ветками к земле клонятся. «ПОСЛЕ праздничной обедни прихожане расходились по домам. Иные останавливались в ограде, за белыми каменными стенами, под старыми липами и кленами, и разговаривали. Все принарядились по-праздничному, смотрели друг на друга приветливо, и казалось, что в этом городе живут мирно и дружно. И даже весело. Но все это только казалось». Всегда, когда я открываю роман «Мелкий бес» — бессмертную картину жизни уездного города, думается: как это похоже на Мышкин. Как много у нас этого самого «казалось», скрывающего подлинные мотивы и интересы. Хотя у Федора Сологуба дан конец XIX века, а мы живем в XXI. Время в глубинке замедляет ход. И сколько совпадений, даже в лицах. И в Мышкине был свой безумный учитель, похожий на Передонова. Передонов помешался на том, что патологически боялся колдовства, начальства, полиции. Мышкинский учитель П. боялся НКВД. Он ходил по улицам, собирал все бумажки, будь то обертка от печенья или объявление. Приносил их в милицию и говорил, что это секретные документы, их надо в сейфе держать, а они на улице валяются. А вдруг шпион? Вокруг дома он вырыл канаву: приедут ночью за ним из НКВД, а взять не смогут — провалятся. А в серых далях — согнивающая, заброшенная деревня, где словно оживают образы из платоновского «Котлована». Там почти коммунизм, потому что зарплата в иных колхозах настолько мала и выдается с таким опозданием, что ее смело можно считать отмирающим буржуазным пережитком. Там живут за счет средневековых огородов, с гробами про запас на чердаках домов, с поддельным самогоном, разбавленным какой-то химией. Человек у нас прост, как правда, и бытие его порой мало отличается от травяной Вспомним, как Передонов, миновав длинный дощатый забор, в ужасе заметил, что его коллега, учитель трудового воспитания Володин, колдует. Володин забежал вперед, обернулся то ли козленком, то ли бараном и блеет из переулка да подсматривает, чтобы донести начальству. Эта бытовая фантастика — пророческая. Такое и у нас случается! Вот, например, по центральной улице Мышкина идет седой рослый пенсионер. За ним безо всякой веревки, как собака, бежит коза. На пенсионере вся одежда, а точнее обноски, из брежневских, застойных семидесятых. А в перестройку он был одним из самых популярных мест- ных политиков. Иногда он в дружеских кругах даже называл себя местным Ельциным и собирался написать книгу, как стал прорабом всех реформ в районе. Он уже почти не вспоминает про этот и другие несостоявшиеся замыслы. Его давно вытряхнули с работы политики попредприимчивее, и теперь почти весь интерес жизни у него сосредоточился на козах. «Вот, например, эта коза, — рассказывает он, — ручная». А почему? Она была лишней. Он хотел ей перерезать горло, уже стал водить по нему ножом. Но не смог. Рассказ очень трогательный. Так бывший политик и живет — косит, пьет козье молоко, как известно, самое полезное, и самогон. Прошло еще три-четыре года. Теперь и на улицах его почти не встретишь. Он где-то пропадает. Лишь раз в месяц промелькнет на велосипеде, постаревший, седой и не похожий на себя. Раньше иногда вез сахарный песок на багажнике. Говорят, у него есть какой-то московский особый рецепт приготовления браги за одни сутки. Теперь и на это средств не хватает. Жизненный пятачок его сжался до сарайки, где стоят козы. С похмелья накосит травы, бросит им, выпьет и уснет здесь же, на полу, рядом со своими рогатыми подопечными. С местной элитой у него связи разорваны, остался лишь один верный друг, который недавно со смехом рассказывал, как его забирала белая горячка, как ему казалось, что лошадь на улице вдруг превратилась в черного горбатого мужика. Мужик этот заскочил в дом и побежал по лестнице! Заброшенность, надвигающаяся старость. Глухой ночной час, в который просыпаются с похмелья и мучаются от беспричинного страха. Какие сны, какие кошмары лезут тогда в головы одиноких, тихо спивающихся людей? Об этом знают лишь подгнившие домики на тихих уездных улочках. Нет уж, лучше пусть всю ночь снится только картошка. И повод для беспокойных сновидений есть. Нынче она из-за холодов и дождей местами сильно поражена фитофторой. Как бы не сгнил урожай!
