Представлять прозаика Светлану Мартьянову нет необходимости. С ее творчеством любители художественного слова знакомы давно. У нее более 10 книг прозы и один сборник стихов. Вот что говорит о себе сама Светлана: «Родилась я в городе Гаврилов-Яме. Всю жизнь живу в самой лучшей деревне России — Филимонове.
Окончила сельскохозяйственный техникум, затем сельскохозяйственный институт. Живу одна. Мое богатство: две собаки — Нюша и Анчар, две кошки — Снежинка, Моника, кот Миша и приходящий кот Цыганский Барон. Встаю всегда до рассвета. Люблю косить, копаться в земле, ухаживать за садом. Люблю деревенских стариков, по возможности им помогаю. В деревне я староста». Предлагаем вашему вниманию новую зарисовку Светланы МАРТЬЯНОВОЙ. День Рождения Богоро-дицы, или, как его называют в деревнях, Богородицын день, зародился в ранней заре, которая разлилась на юго-восточной стороне небосвода. Чтобы получше увидеть эту зарю последнего дня бабьего лета, я вышла за околицу, за Школьный сад. Мои собаки Нюша и Анчар привычно свернули на Надин луг, а я стояла на дороге и светлела душой. Такая красота разливалась вокруг, что глаз было не отвести от Клясовского луга, который родил туман от молодой березовой рощи Ландышевого леска. Заря уже покрасила чубы могучих дубов и челочки березок-подростков, но до рассвета было еще далеко, и звезды не хотели покидать небосвод, и только когда заря доходила до них, чуть тускнели в зоревом свете. Автомашины шли к молокозаводу с зажженными фарами. Молодая осень имеет свои запахи. Они многообразны: дух осенних грибов из ближнего леса — Павловых кустиков, слабый, едва уловимый запах отцветающих золотых шаров и спелого укропа, сена и прелой листвы. А над всеми ими один самый сильный — запах антоновских яблок. Ближе всего к околице — мой сад, и это мои антоновки пахнут так пряно и заманчиво. Уже светает, уже прошли на свинарник Вера и Наташа, уже скрипнула дверь у Родионовых, и смешные их гуси громкими криками возвестили, что пришло утро. Сейчас хозяйка откроет им дверь со двора. Они выйдут на плотину, и начнутся разборки в их стае. Три серые гусихи начнут прогонять белого гусачка. В самом деле, зачем он сейчас нужен — дармоед, когда пришла осень, пора любви давно закончилась. Гусачок по слабости своего характера не может навести порядок в гусином царстве. Мои собаки, крайне удивленные, что я так и не пошла на луг и не косила отаву, вернулись и теперь стоят по обе стороны от меня и силятся понять своим собачьим умом, что же я такого увидела, а они не могут разглядеть. Пора домой, пора топить печь, варить, кормить, поить и собираться на работу. И пока я все это делаю, думаю невольно, что надо в сегодняшней командировке обязательно найти время, чтобы навестить Воронинский парк, потому что была там в мае, когда деревья еще только распускали свои листья. Неохотно так распускали, потому что начало мая было прохладным. Ночами стояли заморозки, и земля не успела отогреться. Почему каждую весну и каждую осень зовет меня к себе Воронинский парк? Я и сама объяснить не могу. Все-таки не ближний свет, километров четырнадцать от нашего Филимонова. Наверное, ведет к нему любовь, пришедшая ко мне четыре десятка лет тому назад, когда молоденьким корреспондентом добиралась я в колхоз имени Некрасова, контора которого была в Сорокине. До Воронина доехала на попутном транспорте — то на тракторе, то на колхозных машинах, которые возили цикорий на Петровский завод. От Воронина оказии не оказалось, и женщина показала мне тропинку сбоку Воронинского парка. — Тут километр всего, — сказала, — пятнадцать минут ходьбы. Но я тогда затратила на дорогу больше часа, потому что в пору бабьего лета парк был так прекрасен, так великолепен в своем убранстве, что я, зачарованная, брела от одной куртинки к другой. Парк уже тогда насчитывал солидный возраст, но время еще щадило его. В целости и сохранности были еловая и березовая аллеи, поляны, окруженные то хороводом рябин, то серьезными дубами, то ясными вязами, не вытоптаны. Голубые ели и каштаны, остатки богатой оранжереи, барский дом, заселенный жителями — ничего не предвещало скорого конца. Каждый год я шла на свидание с парком, стараясь приурочить его к молодой осени. В эту пору грусть осеннего увядания приглушает в душе боль за умирающий парк. Вот и нынешним сентябрем, в день Рождества Богородицы, еду в командировку в Дмитриановское, чтобы под вечер попасть на свидание с парком. В последние годы в Воронине был лагерь, сначала пионерский, потом спортивный. Еще в прошлом году звенели здесь детские голоса, и каждое утро развевался флаг лагеря. Чистый нижний пруд был оборудован грибками, скамейками, имел небольшой, но уютный пляж. Управление образования содержало его из последних финансовых сил. Силы кончились, и лагерь перестал существовать. Управление образования держит сторожа и настойчиво ищет того, кто бы приобрел этот комплекс с кирпичным домом в два этажа старинной добротной постройки, с подсобными помещениями, парком, садом, каскадом прудов. Нужен богатый хозяин, который вдохнет жизнь в милый, прекрасный край. Нужно, чтобы он увидел обихоженные поля, зажатые перелесками и березовыми рощами, асфальтированную дорогу, огибающую барский дом и бегущую дальше в Сорокино, Фрольцово, в грибное царство, к тихим прудам и, конечно же, к старому барскому парку, который похож сейчас на человека, серьезно больного, но надеющегося на выздоровление. Брожу по парку. Тишина, нарушаемая разговором отдыхающих на нижнем пруду, резиновая лодка на зеркальной поверхности, автомашина с московскими номерами, запах ушицы, и над всем этим — бескрайнее голубое небо. Легкое дуновение ветерка — и летят под ноги резные листья ясеня, дуба, березы. Листопад еще не набрал силы, еще не отгорели листья кленов, и на березах желтизны еще мало. Но пройдет несколько заморозков, и листопадные ливни за короткий срок обнажат деревья в парке. Запущенный, забытый, порядком одичавший, он будет ждать весну. Так же, как и я. Ростовский район.
