Наверное, ее рекорд достоин Книги рекордов Гиннесса. Мария Федоровна Корсакова, сельский почтальон Даниловского района, на следующий год отметит 60-летие своей преданной службы землякам и российской почте. Кто-то из ушлых местных лобачевских давно подсчитал, что она за полвека почтарской службы прошла пешком раз десять до Америки и обратно.
Не считала, не умею. Но, может, кому-то из дотошных читателей удастся перевести в более яркий метафорический образ ее каждодневные (вначале 23-, а потом 19-километровые) походы от деревни к деревне в течение 55 лет, исключая один выходной в неделю. И 19-километровые походы три раза в неделю последние четыре года. Может, тогда и откроется для нее Книга рекордов Гиннесса? ПО ЛЬДУ БОСИКОМ Ее рабочая биография — яркие штрихи к истории послевоенной российской почты. Колхозным почтальоном Маша Щекина стала в 14 лет, в 45-м. В войну по деревням ходили взрослые почтальоны, разносили письма-треугольники с фронта и часто — похоронки. Как голосили всей деревней, как оплакивали еще одного погибшего сельчанина — это могла выдержать только закаленная горем взрослая душа почтаря, для детской психики то была бы запредельная пытка. А сразу после войны колхозы отрядили в почтальоны подростков 12 — 14 лет. Почти каждая деревня — колхоз, в каждом колхозе свой почтальон. А после укрупнения колхозов в 50-м году Маша обслуживала уже 9 деревень. Каждый день 23 километра ходу от деревни к деревне по сельскому бездорожью. Километры ее не тяготили, все тогда привычно рассчитывали только на свои ноги. Да и пример перед глазами был очень убедительный: тетя Лида Поленова каждый день приносила на себе из Данилова всю почту Вахтинского отделения. А это был пеший марш-бросок в 30 километров. Потом уж она возила почту верхом на коне, позже — на упряжке. В общем, километры не тяжесть для молодых ног. Главное, как добраться до очередной деревни по весенней распутице или по занесенным снегом полям и лесам. Весной, когда скромная речка Костромка разливалась и затопляла все вокруг, Маша еле пробиралась к родной деревне Векшино. Пока санная дорога совсем не растает, бежала по ледку босиком. А когда ледок ухал в воду, пробиралась по жердочкам да кустикам. Задушевная подружка Лида Мохова иногда поджидала ее на том берегу, переживая, как Машка преодолеет эту ледяную переправу. — До сих пор стоит в памяти эта картина, — рассказывает уже 73-летняя подруга. — Маша в коротенькой курточке, шитой из чертовой кожи, босиком бежит через реку. А на нашем берегу садится и руками отогревает закоченевшие ноги. Потом обкладывает их какими-то разноцветными тряпками, поверх натягивает чьи-то дареные капроновые чулки и вставляет ноги в огромные сапоги. Ни брюк, ни рейтузов — ведь ничего не было. — А сумку-то какую я носила на себе — 16 килограммов веса! — это уже вспоминает Мария Федоровна. — Сразу после войны газеты выписывали только колхозы да сельсовет. По домам я носила письма и районную «Колхозную стройку». А с 47-го года разрешили всем выписывать газеты и журналы. «Сельскую жизнь» читали почти в каждом доме. «Известия», «Правду», «Работницу» и «Крестьянку» выписывали многие. От той сумки до сих пор плечи болят. Несу-несу сумку-то, да и брошу. Отдохну — и снова в путь. А за что работали-то? За пустые трудодни. 500 трудодней надо было заработать, а то налог повторный спустят. Какой налог? Молока вынеси 300 килограммов, мяса 40 килограммов, яиц, шерсти. Нет чего — купи, но сдай. Да еще с меня, девчонки, бездетные драли — 15 рублей. А где я их возьму, если в конце года колхоз пятерку какую деньгами-то выдаст. Но уплачивали. Мама в Данилове молоко продаст, корья надерем — вот и платили. Всю молодость я в фуфайке из солдатской шинели пробегала да в ситцевом платье. А как Петр Иванович Бочков стал председателем, приравнял меня к дояркам и выдал, как и им, сапоги резиновые. А так где их взять? В магазинах-то не было. Но все одинаково бедно жили, моя нищета не бросалась в глаза. КАДРИЛЬ КОЛХОЗНАЯ — Зато гуляли как весело! Мы с сестрой большие плясуньи, певуньи были. Так что постоянно нас на беседах вызывали на круг. До шести кадрилей «Колхозную» гуляли. Потом кто «Русского», кто «Семеновну», кто «Московочку» плясал. Гармонистам работу жаркую задавали. Как заслышим, в какой деревне беседа, туда и бежим. И усталость от работы как рукой снимет — так хотелось потанцевать, повеселиться. За 10 километров в Шеметово через болото бегали! И ничего. На то она и молодость. А к своему деревенскому православному празднику мольбы месяц готовились. Дров в лесу напилим и в Данилов на санках везем продавать. Молока продадим. На эти деньги в Ярославль ездили: вермишели, сахару покупали. С угощеньем бы как не подкачать, ведь гостей из разных деревень назовем. Именно эти молодые годы, нищенские и голодные, но в круговерти бесед, танцев под гармонь и считает тетя Маша самыми счастливыми в своей жизни. Маленькая, хрупкая, легкая на ногу, голосистая, веселая и озорная, с копной вьющихся волос, с голубыми глазами-озерами и румянцем во всю щеку, Маша Щекина была украшением всех деревенских бесед. От ухажеров отбоя не было. А вот поди ж ты, поспорь с судьбой. Скольких ребят проводила в армию, по скольким слезы лила, а ни один не захотел вернуться в колхозный беспаспортный крепостной строй. Оседали в городах. Судьба подсунула ей Николая Корсакова, совсем не ее героя, заугарного, непредсказуемого в своих выходках парня. Из-за злых шуток да хулиганского геройства ее муженек не раз побывал в тюрьме. Встречала, терпела, приспосабливалась. Все разочарование, отчаяние перекрывалось счастьем материнства. Дочка росла большой умницей. Закончила сельхозакадемию, работала в колхозе экономистом. Многие люди в селе Спас поражаются ее уму, толковости в делах, широте взглядов. Для любой серьезной фирмы в большом городе такой специалист был бы кладом. Но опять судьба распорядилась по-своему. Слишком умных всегда боится и теснит напористая серость. И потому работает Светлана Николаевна Иванычева уже восемь лет начальником сельского почтового отделения. Так сказать, продолжает материнскую линию, как мама, верой и правдой служит российской почте. ТАКАЯ ВОТ ФИЗКУЛЬТУРА Почтальон на селе — фигура значимая. Не только поставщик писем и газет, но и новостей местного значения. И психотерапевт для пожилого населения глухих деревень, и первый помощник в житейских вопросах. Утром, затопив печку, попив чайку, тетя Маша в серых осенних сумерках уже на рабочей тропе. Четыре с половиной километра до почты в селе Спас по условно называемой дороге, искуроченной тракторами и лесовозами. Надо знать, где пройти, чтоб не разъезжались по грязи ноги, чтоб не попасть в топь колеи. Сухонькая, маленькая фигурка споро покрывает километр за километром. А на фоне величественных сосен, могучих елей или крутого берега реки она смотрится сказочной Дюймовочкой. К красотам родной природы тетя Маша уже привычна, но весной, когда небеса и земля ликуют в радости обновления, и она заряжается их ликованием, их свет и молодая энергия подзаряжают ее на весь год. Но вот и Спас, и почта за рекой. Мысли ее обращаются строго к сумке. Что в ней? Каких поручений надавали земляки? Кому-то надо принести справку из сельсовета — заходит туда, кому — заплатить за газ, значит, надо зайти в контору колхоза, кому — уплатить за свет — это на почте. А еще забежать на медпункт: просили таблеток в одной деревне. Это все не ее работа, за что и поругивают тетю Машу другие почтальоны: зачем же так перегружать-то себя в 73 года! Но она делает это из уважения к людям, которые за 59 лет работы стали ей родными. Она чувствует, как нужна им. А они — ей. На почте ее ждет дочь, ее свет в окошке, Светлана — начальник почты. Она помогает маме быстренько оформить нужные бумаги, чтоб успеть сделать все дела «из уважения к людям». Но вот газеты, письма, кое-какой товар, который нужно продать от почты, в сумке. Четыре почтальона расходятся по своим маршрутам. Если успеть, шесть километров по трассе ее по пути подвезет почтовая машина. А дальше — отвороток на вверенную ей территорию. Три километра пешком — и первая деревня, Фоминское. Здесь ее уже ждут немногочисленные пожилые жители. С одним перекинется словом и отдаст газету, с другой постоит у крыльца, а третий, как Володя Куракин, ни за что не отпустит: «Заходи в дом, садись, рассказывай новости». Какие? Кто как живет, кто умер в какой деревне, кто уехал, у кого отелилась корова. Да мало ли житейских мелочей, важных и милых сердцу коренного селянина, знающего о каждом в округе все чуть не с его рождения. Петляя от дома к дому, проходит одну деревню, вторую. А дальше надо поворачивать в лес. За два километра — деревня Кишкино. Там ее ждут особенно: деревня-то на отшибе. Зимой Кишкино в снежном плену — ни дороги, ни тропинки. Без лыж туда не сунешься. Тетя Маша привычно привязывает лыжи к валенкам — и вперед, в лес, проминает тропу. Больше всего боится вьюги: «Господи, только бы не занесло». Однажды в белом вьюжном кружении потеряла все ориентиры в лесу, заблудилась. А наверх посмотрела и приободрилась: «Ой, вроде мне эти осины-то знакомые». И уже точно знала, куда вострить лыжи. Все эти трудности и переживания перекрываются одним счастливым мигом, когда она появляется у кого-то в доме. Как люди светятся, как рады ей! Все порасспросят, всего порасскажут. А давняя подружка Шура Свешникова уже чайник вскипятила. Но наконец 17 километров пути позади. Осталась своя деревня, Ачкасово. Здесь спешит от дома к дому, уже не задерживаясь на разговоры. Завтра, в выходной, всех увидит. Скорее бы до дому. Чай ставить, курочек кормить, ужин готовить, который заменяет ей и завтрак, и обед. Такая вот физкультура в 73 года. Три велосипеда уездила, но 11 лет назад после тяжелой операции врачи запретили велосипед, а лыжи — пожалуйста. Вот они-то и выручают ее на зимних неезженых дорогах. Народ по деревням только и приговаривает: «Маша, уж ты походи к нам, не бросай нас, пока мы живы». Но в дни снежной круговерти или в пору стылых дождей и непроходимой грязи кто-то из сострадания взмолится: «Господи, да сколько же у тебя силы-то! Да когда же отдыхать-то будешь?» — А на том свете, — отшучивается тетя Маша. — Там все время надо лежать, да еще на одном боку. Вот где устану-то. А сейчас я не устала, потому что хожу. Трудно держать оборону перед собственной дочерью: — Мама, пора заканчивать. Нам уже перед людьми неудобно, будто мы загоняем тебя в работу! А вдруг на дороге что с тобой сделается? Мама недовольно бурчит, ускользая от споров, потому что все уже объяснила: — Ну не могу я без этой работы! Мне надо ходить. В выходные маюсь, все болит, ноги тянет. Я тоскую по народу. Пусть они меня когда и обругают, я когда сорвусь, но они мне родные уже. Я знаю, чувствую, что и я им нужна. Вот если ноги откажут — все, я сдаюсь. Но тогда мне, наверное, и не жить уже. ПО ТАРИФАМ ПУСТОГО ТРУДОДНЯ И вот за такую работу, порой в экстремальных условиях, сельский почтальон получает… Сколько бы вы думали? Чуть больше тысячи рублей. И пенсию за 59 лет работы Мария Федоровна Корсакова получила совсем смешненькую, горькую и унизительную — 1170 рублей. — Москва твердит, что мы полубюджетники, что деньги сами должны зарабатывать. А как? — возмущается тетя Маша. — Выполнять план по подписке, о котором талдычат? Ну какой тут план, если деревни-то опустели, старики считают каждую копейку и только из уважения ко мне выпишут то районку, то еще какую недорогую газетку с программой. А еще, говорят, надо деньги на продажах заколачивать. Вот и таскаю товар за два километра, и прошу людей купить у меня чай, крупу, носки, трусы, мыло. Кругом магазины, автолавки деревни прочесывают, кому нужны моя почтовая крупа да мыло? Опять же люди входят в мое положение, помогают выполнять план, из уважения что-то покупают. Если продам на 1000 рублей товара — 35 рублей заработаю. Слушаю эти откровения, и волна стыда накатывает за родимое Отечество. Годы идут, времена меняются. А труд почтальона оценивается по тем же тарифам пустого трудодня, как в послевоенную разруху. КАК ПТИЦА ФЕНИКС За рамками моего повествования осталась полная беспросветной нужды обычная жизнь сельской женщины военной и послевоенной поры. Страшная нищета, голод, работа до упаду дома, каторжный труд за пустые трудодни в колхозе — все это мыкал каждый деревенский житель. И, вспоминая теперь прежнюю житуху, как заклинание твердят: «Не приведи Господи больше так жить!» А к общему беспросвету злой рок подкидывал ей еще и трагические испытания. Живой и смышленой, ей довелось закончить только два класса, дальше в школу не пустили врачи. Из-за постоянного недоедания у нее развилось малокровие, начали сходить ногти с пальцев рук и ног. «Вот подрастет, окрепнет, тогда и будет учиться», — постановили даниловские врачи. Но подросшей, ей было уже не до учения. Убили на войне отца в 43-м, в 12 лет стала помогать маме на колхозных работах. Только коровой и выжили. Хлеба не видали. Люди в деревне пухли от голода, мох ели. И они, конечно, вместо хлеба ели колобушки из клевера и мха. Так ведь молоком запивали грубое вонючее печево, обдирающее горло. Только начала работать почтальоном — подхватила тиф. Многие тогда в деревне в тифу лежали. Выкарабкалась, не померла. Заново училась ходить. А как научилась — снова надела сумку почтальона. После 60 лет перенесла сложнейшую операцию. И опять поднялась из мертвых, удивив своей жизненной силой да тренированными мышцами ярославских врачей. А потом был пожар, который съел кров, и все нажитое за многотрудную безденежную жизнь. И снова, как птица Феникс, возродилась из пепла. Похоронив мужа, живет одна в старом малюсеньком домике, возделывая прежний огород рядом с родным заросшим пепелищем. Далеко по дороге от леса черной точкой движется к деревне чья-то фигурка. «Вон наша Машенька идет», — возвещает с крыльца своего дома моя соседка, довольно сдержанная на ласковое слово. Наверное, так же ее ждут-встречают и в других деревнях.
