Русская деревня Горка Ратаевская. Длинно вытянулись два ряда ее домов от большака до низинного берега Согожи. Обычная пошехонская деревня. Многое пережила на своем веку, многое помнит. Что ни дом, то кладовая воспоминаний…
ЕФРЕЙТОР СЕРАФИМА В третьем доме от околицы прожили свой век супруги Менины. Я говорю прожили, потому что год назад ушел в свой последний путь Николай Алексеевич, а жена его, Серафима Михайловна, последние годы живет в Пошехонье, в маленькой, но благо-устроенной квартире, которой облагодетельствовало ветерана государство. Я не раз бывала в доме Мениных в Горке, слушала их нехитрые рассказы о войне и о жизни и до сих пор не знаю, что поражало меня больше — пережитое ими военное лихолетье или же послевоенная жизнь, которая и есть самый настоящий подвиг. Хозяйка дома Серафима Михайловна хорошо помнит, как ворвалась в их семью, которая тогда жила в Первомайском районе, война. Сама-то она тогда после семилетки в Ярославль уехала, как и многие ее сверстницы, устроилась в няньки, чтобы закрепиться в городе и получить паспорт. Но при известии «Война!» тут же вернулась домой, где кроме родителей жили еще три сестры. Сразу включилась в тяжелую крестьянскую работу, а как же иначе, совсем обезлюдела деревня. Но в 1943 году ее вызвали в военкомат. Серафима Михайловна не без улыбки вспоминает те дни: «Мама мне собрала котомочку и — в Кукобой, а потом — в Ярославль. Народу-то сколько! Круглые сутки писари работают. Вызвали тех, кто семь классов окончил, у кого почерк красивый. Так вот и писарем довелось быть. Целую ночь писала». В Ярославле выдали обмундирование, приняла присягу, постепенно овладела воинской специальностью — стала связисткой-телефонисткой. В Белоруссии служила во взводе управления в зенитно-артиллерийском полку. Шла за фронтом, жили обычной солдатской жизнью. Дослужилась сама до ефрейтора. Война для Серафимы кончилась совсем неожиданно — за семьдесят дней до победы попала в госпиталь. Сколько же лет прошло, а память высвечивает картины кровавых событий. Во время бомбежки на станции Орша погибли сразу шесть девчонок, погиб и командир батареи. А всего в братскую могилу на подстилку из серой соломы положили восемнадцать человек. И прозвучал прощальный салют. Разве такое забудешь? Второго августа 1945 года вернулась Сима домой. В Кукобое зашла в военкомат и вышла оттуда уже штатским человеком. И не подозревала, что всего через год ей предстоит совершить еще один подвиг, теперь уже человеческий. ОТКАЗАЛСЯ ОТ ПРОТЕЗОВ Николай Алексеевич о начале войны узнал, когда за плечами было только семнадцать лет. Шел ранним утром по росной траве, только-только всходило солнце. И вдруг встретил нарочных: «Война, Колюха!» Но только в августе 1942 года он был призван на фронт. Увозил его из родного Пошехонья пароход «Достоевский». Запомнил мать на причале, отца тогда в живых уже не было. Под Костромой восемь месяцев постигал военную науку. Здесь он получил свою основную воинскую специальность — автоматчик и звание младшего сержанта. А дальше — фронт. Предстояли тяжелые бои. Лето 1943 года. Курская дуга. Здесь его первый раз ранило. Ранение было тяжелым: раскол позвоночника, две рваные раны на спине, следы от которых, как глубокие воронки, потом хранило его тело. Четыре месяца врачи боролись за Колину жизнь, чтобы потом вновь отправить на фронт. В прибалтийских болотах младший сержант Менин искурил свою справку о ранении. Казалось, что все страшное миновало, не думал не гадал, что ждало впереди. В восьми километрах от Пскова они с товарищами вели бои местного значения, держали оборону. В ночь с десятого на одиннадцатое мая получили приказ провести разведку боем, выявить огневые точки противника. В четыре часа утра поползли два взвода. Взвод Менина попал на минное поле. После взрыва ткнул окровавленной культей в лицо — пальцев не было, значит, правая рука больше не помощница, левая тоже ранена. Две недели валялся солдат в полевом госпитале. Началась гангрена левой руки. И ее, последнюю надежду, отняли от плеча. На «кукурузнике» вывезли в тыловой госпиталь, сначала в один, потом в другой. В конце концов попал в госпиталь, где инвалидов не просто лечили — учили жить после войны, делали протезы. Но от протезов Менин наотрез отказался. Наверное, потому, что понимал: в крестьянском труде эти руки-игрушки уже не помощники, а о красоте тогда как-то не думалось. И единственное, чем помогли ему в том госпитале, — это на правой руке разъединили кости и получилось два, пусть неуклюжих, но живых, послушных пальца. И в этом была уже доля спасения. Осмысливая свои послевоенные полвека, Николай Алексеевич говорил: «Чтобы жить без рук, надо заново родиться»… ДУША ТЯНУЛАСЬ К ДУШЕ «Видно судьба», — улыбается Серафима Михайловна, когда я спрашиваю о том, что заставило ее, молодую, красивую, стать женой инвалида. «На войне я всякого насмотрелась, всякой страсти. Вот и рассудила: не виноват он, не в драке же». Да и молодость брала свое. Душа тянулась к душе. Люди устали от горя. И молодые, преодолев сопротивление Симиных родителей, соединили свои судьбы. Мать сурово напутствовала дочку: «Смотри, знаешь, на что идешь. Обратно не приходи». Николай Алексеевич вспоминал: «Женился. Надо было жить. Не хотелось хуже других. Стал искать работу. Пробовал фуражиром, был бригадиром, а потом стал пастухом. Говорят, что волка ноги кормят, вот так ноги стали и моими кормильцами. Пятнадцать лет пропас колхозный скот». Серафима Михайловна пытается уверить меня в том, что муж ее в доме был помощником, а не обузой. Сено, дрова — все вдвоем заготавливали. И грибы в лесу самые лучшие — его. Она показала мне нехитрые приспособления для пальцев с двумя кольцами, к которым припаян нож. С таким же приспособлением расческа, бритва. «Он и одевался сам, только пуговки я застегивала». — А когда провинится муж, не застегивали? — Бывало, — соглашается она. Бывало все, как в обычной семье, где жили обычные люди со своими заботами и человеческими слабостями. Дом их притягивал уютом и мирной тишиной: ходики на стене, портреты близких, на столе на чистой скатерти свежие газеты — любили быть в курсе всех событий, скульптура Теркина с гармонью. В доме Мениных не хватало одного — детского смеха, хотя оба они очень хотели иметь детей, но война и в этом обездолила их. Теперь вот Серафима Михайловна одна. Я все реже и реже встречаю ее на улицах Пошехонья — возраст, а встретив, прижимаю к груди…
