До сих пор хранит Ирина Аркадьевна Лебедева 18 фронтовых писем своего отца. До сих пор ищет она его, пропавшего без вести в ноябре 1941 года в боях под Киевом. До сих пор надеется, что, может быть, и не погиб он. Она не помнит его живым: в ноябре 1939 года, когда Аркадия Лебедева призвали на срочную службу, ей было 8 месяцев. В декабре 1940 года он приходил в отпуск на три дня. А потом началась война.
Аркадий Григорьевич Лебедев родился в 1911 году в деревне Назарково Ивановской области. В их крестьянской семье было шестеро детей — три сына и три дочери. Окончил школу, затем педагогический техникум и был направлен учителем истории и обществоведения в одну из школ районного города Вичуги. Здесь и встретил он свою судьбу в образе коллеги Александры Николаевны Елоховской, преподававшей русский язык и литературу. Шурочка, друг мой сердечный — так будет называть он ее в письмах из армии, а затем с фронта. После женитьбы поступил в Ивановский педагогический институт, по окончании которого в 1937 году стал преподавать историю и директорствовать в школе села Горкина Ивановской области. 26 февраля 1939 года в семье Лебедевых родилась дочка Ирочка, а 17 ноября главу семьи призвали на срочную и отправили служить в город Броды Львовской области. Здесь прошел курсы политруков, вступил в партию. Предлагали ему военную карьеру, но он отказался, ибо считал себя человеком мягким, семейным. Да таким он и был. Тяжело переживал разлуку с домом, очень часто писал письма, полные заботы и нежности к родным. С нетерпением ждал окончания срока службы, своего возвращения к любимой жене, дочке. Западная граница, на которой служил Аркадий Лебедев, стала линией фронта в первый же день войны. И полетели письма в сторону дома. Письма, проникнутые любовью и тревогой за жену и дочь. За период с 8 июля по 6 сентября Аркадий Лебедев написал их 18. Они стали последней ниточкой, которая до сих пор связывает его с нами. 8 июля 1941 года Милый мой друг, дорогая Шурочка! Знаю, что твое волнение беспредельно. Вот он наступил — час великих жизненных испытаний! С 22 июня я на фронте, в боях с кровожадным фашизмом. Пришлось испытать первый удар всех огневых средств. Представляешь при этом все мое состояние физического и морального напряжения. До сих пор не имел никакой возможности тебе написать, да и средства связи, по-моему, не могли функционировать в огневой полосе, в которой я находился около двух недель. Только числа с пятого июля несколько удалился от фронта и сейчас нахожусь (не знаю, долго ли здесь пробуду) в г. Житомире, на нашей родной земле. Адреса еще не имею. Место пребывания меняется почти ежедневно. Я даже не уверен в том, когда смогу отправить вот это письмо. Для каждого ясно, что вся мирная жизнь всколыхнулась, как вулкан от подземного толчка, все поставлено на службу обороны страны, все функционирует только в этом направлении. Тебе надо понять всю суть теперешней обстановки и, исходя из этого, обеспечивать свое существование. Вряд ли сейчас сможешь куда-либо съездить по ж/д. Обрати внимание на хозяйство (огород и прочее). Новостей у вас, наверное, очень много в связи с мобилизацией людей и всей бурной жизнью. Как чувствует себя Ирочка? Не дай ей заболеть. Следи каждую минуту за ее здоровьем. Часто вижу тебя и дочку во сне. Из деревни не получал писем давно. Пока чувствую себя физически по-прежнему, что будет дальше — не знаю. Самое главное для меня — жизнь, когда она постоянно висит на волоске. Но уж такова история наших дней, ей дано определить судьбу каждого человека. А лично я переполнен самых благородных, теплых и нежных чувств ко всему родному, что меня взрастило, воспитало, и особенно к тебе, мой друг сердечный. Не имею возможности много распространяться. Читай газеты. Напиши, кого взяли в армию из знакомых и родных. Тихоныч находится вместе со мной, он жив и здоров. Не теряй связи с моими родными. Они могут тебе помочь кое в чем. На все смотри как на неизбежность. Все предпринимаю, чтоб не терять связи с тобой, хотя нельзя исключить такого момента, как чужеземное пленение в исключительных случаях. Боюсь этого хуже смерти. Вот это мое первое письмо с фронта, хочу, чтоб оно дошло до тебя. Твой муж Аркадий. 10 июля 1941 года Любимая моя Шурочка и милая дочка! Не знаю, получили ли мое письмо, которое было написано в Житомире 8 июля. Дело в том, что там на почту его отправить было нельзя, почта не функционировала, а по прибытии вчера вечером в с. Цветошино (близ Киева) пришлось передать на почту два письма — одно тебе, другое в деревню — встретившейся по пути женщине. Не думаю, чтоб она не исполнила мою просьбу. Ночь переспал в окрестностях Киева. Я писал тебе в предыдущем письме, что с первого дня войны я уже был на фронте, в бою, примерно до 29 июня. Затем переместился на нашу Украину, в Житомир, и вот, наконец, в Киев (с. Цветошино). Испытал за этот короткий промежуток времени больше, что можно было встретить на протяжении всей своей жизни. Но все для меня пока прошло благополучно, и на сегодня я еще остаюсь жив и здоров. Сколько времени пробуду здесь, сказать не могу. Все измеряется днями и часами. Скоро месяц, как не получал я от тебя письма. Неизвестно, когда смогу дать свой адрес, пока его нет. Возможно, что скоро-то его и не будет. Сейчас у меня, как видишь, кочующее положение… Пока я выполняю долг перед государством, служа в армии, Иринка тебе заменяет и меня. Взглянул бы на нее одним глазом на миг, и это было бы великим для меня счастьем… Будем надеяться, что счастье не изменит нам. Мы будем вместе. Моя любовь к тебе не сгорит ни в каком огне, не рассеется никаким ураганом. Я люблю тебя беспредельно, горячо и нежно. Целую миллион раз тебя и милую дочку. Твой Аркадий. 10 июля 1941 года Дорогая Шурочка и милая дочка! Пишу третье письмо с расчетом, что которое-нибудь из них до тебя дойдет. Сегодня пытался телеграфировать, но в Киеве телеграмм не принимают. Я нахожусь под Киевом в местечке Цветошино, прибыл сюда вчера. До этого был в Житомире. Я писал в предыдущих письмах, что с начала войны был на фронте, в боях, примерно до 1 июля. А теперь нахожусь по сию сторону фронта. Тяжелые роковые минуты пока прошли благополучно, и остаюсь жив и здоров… 12 июля 1941 года Мой друг сердечный и дорогая дочка! Пишу четвертый раз. Три письма мои были посланы из Киева. Длинный маршрут пришлось совершить. Добрую часть его преодолели пешком. И видишь мою физическую усталость — почерк безобразный. На пути моего следования промелькнули украинские города и села. Всюду видишь женщин и детишек. Лишь в Киеве мог видеть по-праздничному одетую публику. Вспомнились тотчас же былые времена вольной жизни. То было золотое время. Наверное, мои братья тоже взяты в армию. Плохо, что не могу получать писем, не имею своего адреса. Я все тебе надоедаю с одним и тем же: время сенокоса, надо во что бы то ни стало обеспечить хозяйство сеном. Кто знает, как придется быть со снабжением. Немало трудностей, безусловно, придется еще пережить. Все твои письма при мне, все фотокарточки. С ними я не расстанусь, где бы я ни был и что б ни пришлось мне встретить на своем пути. Люблю безумно и горячо, целую нежно, без конца тебя, моя Шурочка, и дочку. Твой Аркадий. 16 июля 1941 года Милый мой друг, дорогая Шурочка! Поток твоих писем приостановился, и я задыхаюсь от тоски и мучительного безмолвия. Когда-то на скамье студенческой с содроганием внимал слову лектора о дантовском Чистилище, а сегодня физически переношу нечто подобное на себе. Не поддается никакому восприятию все, сейчас происходящее, непосредственно вступающее чудовище Молоха. События в их полноте не укладываются в сознание. Неумолимая стихия громов и молний сокрушает все здоровое и жизнерадостное, потрясает обильную землю, наполняет горечью дыма воздух. И это происходит в середине 20-го века, когда цивилизация, кажется, достигла ярких вершин. Но сохранившаяся в подножии трясина зла человеческого поглощает плоды труда и творческой мысли, коверкает до основания жизнь, семейные устои рушатся. Труд смешан со слезами и кровью, а сама жизнь добывается смертью. Через огненный порог переступает наше поколение, позади которого суждено погибнуть всему проклятому, что довело нас до столь ужасной человеческой трагедии. Блажен, кому предстоит произнести память о павших в огне отцах и детях. Не осуждай меня за краткое отступление: пока я чувствую и вижу… Пользуясь минутой свободного времени и передышкой на фронте, писать тебе не устаю. Печально то, что не могу получить твоего ответа. Кажется, не так уж я далеко нахожусь от тебя. Дайте мне двое суток, и я бы был дома. Я совершил немалый путь в направлении к родному пределу от расположения летнего лагеря после того, как оттуда двинулся на фронт. Пройденное время кажется бесконечностью. Дни были смешаны с ночью, порядок чисел потерян. Все не перескажешь на листке бумаги. Однако все глубоко залегло в сердце. Авось представится минута, когда доведется раскрыть свою суровую эпопею. Располагаясь в дубовой роще, приятно глотаю свежий воздух в тени от солнечных лучей. Широкие украинские степи озарены июльским солнцем. Безбрежные пространства покрыты чудесным урожаем пшеницы и ржи. О, как понятен мне гнев народный, с которым он сражается с врагом. Нам есть что защищать. Не могу, мне просто-напросто тяжело, когда увидел я украинскую женщину с четырьмя маленькими девочками, оставшимися без отца. Легче, когда не видишь… 17 июля 1941 года Милая моя Шурочка! В этом письме сообщаю тебе адрес, и с нетерпением хочется узнать, как ты живешь. Продолжаю находиться на некотором расстоянии от Киева в направлении к Москве. Небольшая дубовая роща. Кругом поля, изо дня в день палит июльское солнце. Иногда мелькнет в голове: есть ли на свете счастливые люди, которых мало касаются происходящие события, которые по-прежнему наслаждаются жизнью во всей ее полноте. Я нахожусь в направлении Юго-Западного фронта, которым, как известно, командует маршал Буденный… Если сможешь, пришли фотокарточку. На лагерь посылку не посылай, она может затеряться, тем более что сейчас в ней нет необходимости: питанием обеспечивают, табаком тоже, деньги у меня есть. Одно лишь не перестает тревожить: беспредельно хочется видеть тебя и дочку. Не будем терять надежду на счастье — и мы встретимся. 20 июля 1941 года Милый мой друг сердечный, Шурочка! Мои будни мрачны и суровы. От всего сердца хотел бы быть восторженно-приподнятым и оживить твой дух. Но я не артист, я не умею смеяться сквозь слезы и слезами вызывать смех, так же как барометр не может показывать ясную погоду, когда над головой разражается буря. Замечательное название села, где я сейчас нахожусь,- Гоголево. Это название ведет свое начало от пребывания здесь в свое время писателя Гоголя. Отсюда не так далеко город Нежин, где некогда учился в лицее великий писатель. То были времена музы и вдохновения, свободные от треска динамита и звона осколочного металла. Сегодня, проснувшись рано, я, мрачный, долго думал о тебе, о любимой дочке. Я думал о том, какое впечатление мог бы произвести на тебя внезапным появлением, когда уставший в течение суток под дождем, я содрогался и не мог ночью от холода сомкнуть глаза. Когда б могла ты думать, когда б ты допустила в другое время, чтоб я не знал приюта от непогоды. Обрывками я видел сон. Неожиданно очутился я дома, вместе с тобой и дочкой. Мое блаженство беспредельно. Но вскоре я замечаю твое равнодушие и даже холодность. Я проснулся, потом опять заснул и увидел продолжение этого сна. Я уже встревожен своим возвращением в армию. А ты на это никак не реагируешь и даже выразила ко мне обиду за то, что я прибыл домой с пустыми руками, ничего не привез… Думаю о тебе, Шурочка, думаю без конца. Не могу представить себе другого счастья, кроме того, какое установилось в нашей семье. О, милая дочка, к тебе мой голос и ласка! 25 июля 1941 года Милая Шурочка! Сердечный друг! До тех пор, пока не получу я твоего письма, все будет думаться, что мои письма до тебя не доходят. Кричу тебе во весь голос и никак не могу докричаться ответа. Сколько раз в течение первых дней этого лета, да и раньше, высказывал я надежду на возвращение осенью. Все могло бы, конечно, осуществиться, но кровавая собака Гитлер сорвался с цепи и продолжает в бешенстве поражать нас смертоносным ядом. Требуется время, усилия, жертвы, чтоб уничтожить это человеческое чудовище… Пишу карандашом, под руками не имею чернил. Помню твое последнее письмо, полученное в лагере: ты писала, возвращаясь из Иванова, что довольна поездкой, встречей с родными и друзьями. Это было всего лишь за неделю до 22 июня. В истории на долгие годы запечатлеется дата, о которой будут исписаны горы бумаги, тысячи томов. А сейчас лишь рождаются факты этой истории. Труднее времени представить трудно. 16 июля 1941 года Милый мой друг сердечный! Еще и еще раз сообщаю тебе свой адрес и жду твоего письма. Ни от тебя, ни из деревни, ни от кого другого писем не получаю два месяца. Шлю это письмо из Борисполя, но здесь я буду только один день. Снова сообщаю адрес: действующая армия, 28 полевая почта, 135 ПАП РГК, 1 дивизион, 3 батарея. Передай привет моим родным. 30 августа 1941 года Дорогая моя Шурочка! Какую счастливую минуту я пережил, когда получил одновременно твоих три письма и четвертое от родителей. Оказывается, ты написала мне немало писем, но вот эти — первые, дошедшие до меня. Все, что меня волновало за отсутствием твоих писем, теперь отпало. Я нахожусь на фронте. Жив и здоров. Прости за краткость. Пишу второпях. Когда придется, пришли фотокарточку свою вместе с дочкой. 1 сентября 1941 года Сердечный друг! Заказное письмо с фотокарточкой получил вчера. Я необыкновенно счастлив видеть в тебе все ту же пылкую любовь к «святому семейству», этому обязан я всей жизнью своею. Долгое время вы находились в неведении относительно меня. Невольно возникали самые тревожные мысли и слезы. Сама обстановка чревата своими неожиданностями. Многие ваши предположения были небезосновательны. Были моменты на моем пути, когда остро переживал опасность фашистского пленения и боялся его больше смерти. Но все прошло, все миновало. Сейчас нахожусь на фронте. Прежние силы меня не покидают. Благодарю тебя за фотокарточку. Ты пополнела, по-прежнему мила, прекрасна, все тут мое, родное и близкое. Своим мягким взглядом вглядываешься в мои глаза, тем самым напоминая мне свое присутствие… А теперь по вопросу хозяйственному. Приобретение сена не отводи в дальний ящик. Узнал, что у вас есть жители Мурманска. Не сумеешь ли кого-либо подобрать в качестве няни из числа приезжих? Тебе будет тяжело без няни. Да и для Иринки плохо. Нужен ей постоянный надзор. Пиши, не забывай. 6 сентября 1941 года Дорогая моя Шурочка! Получил твое пятое письмо позавчера. Глубоко ощущаю твою заботу и внимание ко мне. Этому я могу только радоваться и бесконечно благодарить. Вижу и ощущаю душой твое согревающее сердце, единственно, кажется, для меня близкого человека, но отмежеванного большим пространством и продолжительным временем. Хочется верить, что где-то еще сольются наши пути, преодолевая огонь и многочисленные преграды. А пока наша судьба увлечена бурным потоком событий истории, остается только мечтать об этом. Прошу лишь не усматривать в моих словах пессимизма. Я далек от него. Пока пишу письмо, получил еще два твоих письма: одно от 18 августа, другое от 20-го, а третье письмо получил от твоего брата Сани. Ура! Какой восторг! Сколько собралось в голове замечательных мыслей, представлений. Ну просто беспредельно окружен присутствием родных. Саня пишет, что его жена собирается приехать к тебе. Это было бы замечательно. Вы бы сумели неплохо провести время. Ты частично смогла бы освободиться от утомительного одиночества под свежим воздействием родного человека. Доволен вместе с тобой успехами хозяйственного порядка. Узнал из последних твоих писем о новостях в вашем коллективе. Предложение переселиться к моим родным отдаю на твое собственное усмотрение. Взвесь, оцени, подумай. Лучше, конечно, сохранить за собой имеющуюся квартиру. Иришка выглядит молодцом, но нельзя успокаиваться и ослаблять внимание к ней ни на минуту. Итак, я спокоен за твои дела, благополучие и службу. Я нахожусь на фронте. Жив и здоров. Люблю тебя по-прежнему горячо и нежно, целую без конца раз вас вместе с дочкой. Твой муж Аркадий. Это письмо было последним. Потом потянулось долгое молчание. Вечное. На первый запрос о судьбе Аркадия Лебедева, сделанный в главное управление объединенных правительственных войск Красной Армии, 18 сентября 1942 года пришел ответ: «Сообщаем, что Лебедев Аркадий Григорьевич в списках убитых, умерших от ран и пропавших без вести не значится». В 1946 году Александра Николаевна Лебедева с дочерью переехала на свою родину в Ярославль. Уже после войны она неоднократно обращалась с запросами о судьбе мужа в Центральный архив Министерства обороны — в 1964, 1984, 1986 годах. Умерла Александра Николаевна, Шурочка, в 1994 году, до конца жизни так и не смирившись с мыслью о гибели мужа. В 2002 году о судьбе отца запрашивала дочь — Ирина Аркадьевна. Вот какой ответ получила она 22 октября 2003 года: «Лебедев Аркадий Григорьевич, 1911 года рождения, пропал без вести в ноябре 1941 года». А она все не верит. Она все надеется найти его след. Хотя бы могилу того, кого безвозвратно отняла у нее война. Кого она успела полюбить, не успев увидеть. Фото из архива Ирины Аркадьевны Лебедевой.
