Жила-была на свете девочка. Звали ее Настя. На этом присказка заканчивается, и начинается грустная сказка. Были у Насти мама и папа. Была и бабушка. А теперь Настя числится в сиротах. Поместили ее в Угличский детский дом. Хотя папа с мамой никуда не делись. А бабушка чуть ли не каждый день ходит навещать любимую внучку.
«На-а-стенушка», — с придыханием, ласково выжурчивает баба Галя. Сама она вовсе не согбенная старушка с клюкой. Встречаю ее на крутой лестнице в редакции, а навстречу летит по ступенькам энергичная, крепкая женщина преклонных годов. Глаза огромные, голубые, моргают часто-часто. Торопится рассказать, как ее обидели, аж слова друг друга обгоняют! Долго мы разговаривали о ее проблеме: не дают Галине Михайловне опекунства над внучкой. Даже в суде решили, что будет лучше в детдоме четырнадцатилетней девочке-подростку… РАЙ, ГДЕ НЕТ ТОЛЬКО МАМЫ… В Угличском детском доме детям созданы поистине райские условия для проживания. Заглянула я туда. Коврами устланы даже коридоры, не говоря о комнатах. Мягкие, покрытые красивыми покрывалами кровати. По три-четыре в комнате. Возле кроватей — тумбочки с милыми сердцу вещицами, фотографиями из дома. Родительского. Куклы, игрушки. Здешние педагоги стараются, чтобы у детей было и ощущение дома. Поэтому их разбили на семьи. Тут чуть ли не на каждого ребенка по педагогу-специалисту! Директор детдома Татьяна Сафаровна Назарова говорит о своей мечте: чтобы в комнатах жило максимум по два ребенка. Вздыхает: у каждого ребенка бывает момент, когда просто хочется побыть одному в своей комнатке. Как дома. Напоследок проходили мимо игровой комнаты, где перед экраном телевизора уселась-улеглась на ковре ребятня. Разновозрастные мальчишки и девчонки. И было так тихо, что странно. Подумала в тот момент: а ведь в семье эти детишки сейчас громко смеялись бы, переговаривались по ходу фильма, кто-то кого-то щипал. А эти не балуются. Они и растут, не зная даже шлепка или окрика матери. Хорошо это или плохо?.. ХУДОЖЕСТВЕННАЯ НАТУРА Здесь и живет наша девочка Настя. Потому что ее маму Олесю суд лишил родительских прав. Мама еще молодая женщина. Они с дочерью очень похожи. Настолько, что Олесина свекровь пеняла Настене за ее схожесть с матерью. Обе не без таланта: и та, и другая проявляли склонность к рисованию, пению. Художественные натуры. На снимках у них даже позы одинаковые: стоят перед фотокамерой с этакой нарочитой томностью и даже некоторым артистизмом. Здесь я вспомнила слова кого-то из педагогов: Настя, дескать, может менять поведение в зависимости от обстоятельств. В детдомовской семье она если и не лидер, то, по крайней мере, коготки показывает. А уж со взрослыми как лиса: и голосок, и интонации, и мимика меняются. Сейчас Олесю можно увидеть торгующей на рынке. Туда бабушка пошла с Настеной на 8 Марта. Хотела как лучше — чтобы девочка маму поздравила. Давно не виделись. А мать во все горло на дочку как заорет: «Ты у меня юбку украла!» Галина Михайловна вспоминает и ругается: да у них и размеры-то разные! Олеся, как говорят, покатилась по наклонной плоскости, когда Настя была совсем малышкой. А началось все еще тогда, когда она, шестнадцатилетняя, поехала учиться в Ярославль в училище культуры. Здесь ее сбили с толку подружки. Или сама ошалела от свободы, с пути сбилась. Начала прожигать жизнь, бросила училище и вернулась в конце концов домой… Напрасно хорошенькую провинциалочку одну, без родителей, отпустили в большой город! Пошла в вечернюю школу. Оставила там о себе воспоминания как о милой и вежливой девушке. Вышла замуж, родила Настю. А дальше, видимо, артистичная натура не выдержала трудностей молодой семейной жизни. Тут муж ушел, и пошло-поехало по наклонной плоскости… ПАПА ВСЕ ПОНИМАЕТ Когда Насте исполнилось четыре годика, встал вопрос: с кем жить девочке? С матерью дальше невозможно. Был тогда такой момент, когда ее брали в семью отца, к бабушке Люде. Но тогда этому, как признается Галина Михайловна, помешала она сама. А все потому, что увидела как-то: вторая жена Виталия толкнула Настенку! Потом папа уехал куда-то в Калининградскую область, в его семье появился еще один ребенок. А Настя жила между небом и землей. То с матерью где-то на квартирах. То с бабушкой в трехкомнатной квартире, где она прописана с матерью в одной из комнат. Здесь ее вещи, здесь живет ее кошка. Другая принадлежит второй дочери Галины Михайловны, Марине. Но стоит запертая: у Марины с мужем есть свое жилье. А в третьей проживает Галина Михайловна. В прошлом году Олесю лишили родительских прав, и снова нужно было решить: с кем жить Насте? Отдел опекунства начал длительную и, как оказалось, бесполезную переписку с отцом Насти. Папа ничего конкретного не отвечал. Тогда связались с органами опеки в далеком городе. Папа отреагировал. Сообщил, что летом приедет для решения вопроса. Но не приехал. Когда таких сирот при живых родителях определяют в детский дом, открывают счет на их имя. Для алиментов. На Настенкино имя не поступило ни копейки ни от отца, ни от матери. Лежат там только десять рублей, которые нужны для открытия счета. Детский дом через судебных исполнителей Углича и далекого города на Балтике до сих пор добивается уплаты алиментов Насте. Настя долго помнила и любила папу. Все время ждала, что он придет к ней как-нибудь на переменке в школу. Такой умный, сильный и красивый. А то все пьяная мать заявлялась. Настя очень ее стеснялась. А папа не пришел. Ни разу. Но о дочери помнит. Письма до сих пор пишет. Красиво и душевно. «Я рассчитываю на карьерный рост, и тогда обязательно приеду. Мне можешь писать с обидой — я все понимаю. Хочется, чтобы мы рано или поздно встретились и не расставались с тобой…» МАРИНИНО ЗЕЛЬЕ Здесь стоит вернуться к бабушке Гале. Это единственный человек, всем сердцем, по-матерински преданный девочке. Почему же ей не отдают Настю? В управлении образования мне назвали много причин. Возраст. Ей скоро семьдесят. Злоключения с дочерью и суды из-за опекунства потрепали ей нервы. Но все равно Галина Михайловна так выглядит, что иные молодые позавидуют. Да она пешком за три километра в Баскачи на дачу к своим козам бегает подоить-покормить. И ничего — только раскраснеется! Бабушке Гале не повезло: опекунство она могла получить намного раньше. Возникло серьезное семейное препятствие. Как уже упоминалось, в трехкомнатной квартире одна из комнат принадлежала Марине, Настиной родной тете. Марине с мужем нужна была не комната, а кухня. Здесь гнали самогон. Этакий маленький заводик с производительностью больше сотни литров в сутки. Марина с мужем сидели часами на телефоне. Сбывали продукцию. Обзванивали ближайшие села и деревни. Помимо опта сбывали и в розницу. Дом превратился в проходной двор. Марина благоденствовала. При том, что она медсестра, а ее муж — работник часового завода, они смогли накопить деньги и купить квартиру в Угличе! Об этом самогоне знал, наверное, весь Углич. Ну и, естественно, наслышаны в органах опеки. Поэтому бабушке тогда не могли отдать Настю — ведь пришлось бы малышке жить буквально в притоне. К тому же со злоупотребляющей алкоголем мамой. Теперь с этим покончено: притон прикрыли, да и Олеся живет с кем-то и где-то. ПОЛОСА ПРЕПЯТСТВИЙ Другое препятствие, которое учли на суде, — бабушкины доходы. В управлении образования говорят: у девочки высокие запросы — одежда, обувь и так далее. А у бабушки неадекватные возможности. Галина Михайловна возражает на это: пенсия у нее две с половиной тысячи рублей. Скоро добавят еще триста. Плюс теперь сдает она свою однокомнатную квартиру, которую по льготной цене купила на родном предприятии — часовом заводе «Чайка». Еще у нее есть четыре козы, двухэтажный домик в деревне, сад, огород. Говорит: «Летом там рай, а зимой сказка!» Свои молоко, сметана, творог, овощи, картошка. И яблок минувшим летом набрала она пять мешков. Галина Михайловна на случай, если ей дадут опекунство над внучкой, даже отказалась в письменном виде от алиментов Виталия — толку чуть его искать! Для себя главное препятствие Галина Михайловна видит в той многоходовой композиции, которую разыграли родные дочери и ушлые родственники бывшего зятя. Козырные карты здесь — квартира и алименты, которые должен был, но не хотел платить Виталий. С одной стороны, Марина не оставляла надежду возобновить самогонное производство. Но осуществлению планов мешало присутствие в квартире племянницы Насти. То есть опекунство Галины Михайловны над Настей ей было невыгодно: в присутствии девочки самогон гнать и продавать было бы не просто неэтично, но и нельзя. С другой стороны, папе Виталию не хотелось платить алименты. Ему тоже невыгодно было опекунство бабушки Гали. Более или менее подходящий выход — девочку берет бабушка Люда, мама Виталия. Оставалась еще Олеся. Якобы для нее Марина с мужем купили комнату. Олеся должна была выписаться из трехкомнатной материнской квартиры. Забрать исполнительный лист на алименты у Виталия. Девочку отдать его матери, бабушке Люде, предварительно выписав ребенка из трехкомнатной квартиры. Но план сработал лишь частично. Олеся забрала у Виталия исполнительный лист на алименты. Но в купленную для нее комнату так и не въехала, поскольку заподозрила Марину в обмане — купчая оставалась у сестры, и Олесю могли в любой момент выкинуть. А девочку отправили в детдом. НЕ МУЧАЙТЕ ЕЕ! Галина Михайловна отразила почти все аргументы противной стороны. Разъяснила всю ситуацию. Остался лишь один, последний вопрос. Галина Михайловна, а ведь говорят, что Настена-то стесняется вас! Вот что услышала я в управлении образования: «Девочка жила в атмосфере пьянок и драк. Она сложная по характеру и нуждается в постоянном наблюдении. Бабушка не пользуется авторитетом у Насти. С ней она вольно ведет себя. Может ей сказать: чего опять приперлась? Мы не препятствуем их общению с внучкой. Отпускаем Настю к бабушке. Девочка занимается в кружках, художественной школе. Мы обеспечили ее бесплатным проездом по городу, так как она решила продолжить учебу в той же школе рядом с домом бабушки. Да если бы ребенку плохо было в детском доме!» Представляю, как Галина Михайловна в одном из своих стареньких пальтишек приходит в детский дом. Дети высыпают посмотреть. И в общем-то позавидовать Насте — ведь к ним навряд ли кто приходит! И стесняться-то начала она в детском доме — потому что там, на фоне ковров и дорогой мебели, рядом с интеллигентными педагогами, наверное, не смотрится женщина с огрубевшими руками с искривленными суставами, в пальтишке, от которого за версту пахнет навозом и землей. Галина Михайловна заметила с грустью: Настя сейчас стала совсем другая. Раньше мыла, готовила, стирала на себя. На даче любила коз подоить — сама просилась. Рвалась к ним. Сейчас — нет. Там, в детском доме, дети живут изголодавшиеся. Им бы наесться и поспать. Они из деревень, из неблагополучных семей, работать не приучены. И Настя туда же… Все это понятно. Но мне сказали, что когда на суде девочку спросили, где ей хочется жить, Настя сама сказала: в детском доме. Галина Михайловна, чувствую, уже начинает считать меня каким-то вражеским лазутчиком. От моих слов она сжимается и чуть ли не кричит: «Ничего Настя не говорила! Она сжалась вся. А я сказала: «Не мучайте ее!» Тем не менее вот строчки из возражения на кассационную жалобу: «Настя не испытывает особого желания проживать с бабушкой». Говорила я и с Настей. Ей было стыдно, она даже чуть не плакала. Ведь бабушку она любит и отлично понимает: поступила по-предательски. Просто по-детски, наверное, посчитала: бабушка с ее домом, дачей, козами и огородом никуда не денется, а там, в детдоме, — ровесники и свобода. Ну не созрела она еще для принципиальных решений! А может, никогда и не созреет. Не вышло ли так, что взрослые манипулировали этим? Только ради чего? Ради того, чтобы девчушка занималась вокалом и рисованием, а не доила коз? Но ведь ее мать уже занималась вокалом и прочими художествами… Годы уходят, а двух любящих людей — старого и малого — искусственно отдаляют друг от друга. Зачем?
