Константин Батюшков в своей эпиграмме на Семена Боброва подсмеивался: «Он пьет, чтобы писать, и пишет, чтоб напиться». От этого и слог его нетрезв, темен, «со славою ему трудно ужиться». А слава, хотя, конечно, и не такая звонкая, как у Батюшкова, у Боброва есть. Причем очень своеобразная.
В одной из новейших публикаций этого поэта, нашего земляка, назвали даже Джойсом восемнадцатого века.
Семену Сергеевичу Боброву, пожалуй, не повезло. Не зря он в автобиографическом стихотворении «Выкладка жизни бесталанного Ворбаба» назвал себя бесталанным, то есть несчастным. Ворбаб — ана-
грамма фамилии поэта, своеобразный псевдоним. И спустя почти двести лет со дня смерти продолжается это невезение. Пока точно даже не установлена дата его рождения, колеблется в разных источниках с года 1763-го до 1768-го. Более достоверной выглядит первая из них.
В своей поэтической биографии он рассказывает, что родился в Ярославле, «при бреге Котросли глубокой». Там он без славы цвел, играл, резвился. Там сном его летела младость до девяти лет. Дальше «судьба велела удаляться». Поэт прощается с родиной, с ростовским озером Неро. Эту счастливую пору он вспоминает уже в конце своей жизни, которая «ползет в гроб, как в Волгу Котросли струя». Вся здешняя жизнь — это только начало, рассвет, а дозреть ей суждено в вечности. Так утверждает поэт. Так оно и получается. Прошло два столетия с момента его смерти, и с тех пор немало сделано было попыток по-новому прочитать Боброва. Его метафизическая поэзия с тягой к архаике, к мистике во многом созвучна и современным, самым модным исканиям.
Родился он в Ярославле в семье священника. В девятилетнем возрасте поступил в духовную семинарию. Но с 1780 года уже учится в гимназии при Московском университете, а через два года становится его студентом. Окончив университет, Бобров переехал в Петербург. В 1792 году он перешел на службу в Черноморское адмиралтейское управление и, покинув северную столицу, десять лет провел на юге России. Ездил в Керчь, Херсон, Одессу, а поездка в Крым вдохновила его на создание поэмы «Таврида» (1798 г.). Это, кстати, одно из первых описаний Крыма в русской поэзии. Кроме того, Семена Сергеевича можно назвать и одним из первых наших поэтов-маринистов. Возвратившись в Петербург, он продолжал служить переводчиком в адмиралтействе, печатался в известных журналах того времени. Уже после смерти писателя в 1812 году был издан его труд «Древний российский плаватель, или Опыт краткого дееписания о прежних походах россиян» — первое научное исследование по истории русского мореплавания.
Пушкин, Батюшков и Вяземский оставили о нем веселые эпиграммы, намекающие, впрочем, больше на недостатки самого Боброва, чем на его стихи и поэмы. За ним утвердилась слава тяжелого поэта, автора темных, запутанных стихов. Но тот же Пушкин признавался, что он «украл» для своего «Бахчисарайского фонтана» из поэмы Семена Сергеевича «Таврида» одну строку: «Под стражею скопцов гарема». Заинтересовала эта поэма и Грибоедова. Кюхельбекер, человек с тонким критическим чутьем, в своих дневниках назвал творчество «бесталанного Ворбаба» «величественным». Противоположные оценки, конечно же, объясняются переломным временем, в которое жил поэт.
Семен Сергеевич слыл одним из образованнейших людей своего времени, знал несколько языков, старых и новых. Стихи его порой пестрят многоязычными цитатами из разных авторов. Книжник, любитель поэзии и краевед подметят, как в своем главном сочинении «Древняя ночь Вселенной» (1809 г.) сын ярославского священника в поэтической форме излагает, критикует и толкует по-своему разные философские воззрения, начиная от Эпикура и кончая своим временем. «Книга сия не роман и не героическая поэма, но одна философская истина в иносказательной эпопее», — поясняет Бобров. Большое место в его творчестве уделяется и естественным наукам, физическому миру, его законам. В «Тавриде» он описывает опыты «северного мудреца Ломоносова» и Рихмана с грозовыми разрядами, «когда шипящие лучи, одеяны в цветы различны, скакали с треском по металлу».
Эпиграммы на позднее творчество Боброва — это отголосок борьбы последователей Карамзина с архаистами, тяготевшими к украшенному, возвышенному слогу. Победа над ними стала бесспорной с приходом Пушкина. Время анекдотов и эпиграмм прошло, наступило время беспристрастной оценки побежденных. И для нас небезынтересно мнение известного литературоведа Юрия Лотмана: «Бобров построил внутренне органическую систему, представляющую яркое явление в истории русской поэзии». А недавно вдали от родины, на Дальнем Востоке, появилась о нашем земляке и солидная монография, на которую откликнулся журнал «НЛО».
Если описывать всю философскую «Вселенную», как это задумал Бобров, или почти всю историю человечества, как это позднее сделал Кюхельбекер в «Агасфере», то для этой цели, по их установкам, и слог нужен особый. «Древняя ночь Вселенной» походит на словесное чудо-дерево, где все листья цветные, все разные, ветви его украшены причудливыми метафорами и неологизмами. Такова же и «Таврида». В ней поэт-философ на протяжении многих страниц описывает один день в Крыму от восхода до заката, за что его и назвали Джойсом восемнадцатого века. Пробираясь сквозь причудливые словесные заросли, вдумчивый читатель, однако, обнаружит, что некоторые образы близки метафорической поэзии новейших времен. Само собой разумеется, вспомнит Вячеслава Иванова, Велимира Хлебникова, Николая Заболоцкого. А в главе, изображающей грозу, мы во множестве находим словосочетания почти бунинские: морской вал, набежавший на берег, «расстилается полотном седым». Но рядом пример совсем другой школы, когда он метафорически рисует образ мира в виде гиганта, у которого с наступлением грозы «бледнеют чресла облаков». Спускается ниже: «Бледнеют бедра гор камнистых, покрытые до половины спустившимися облаками». После этого говорите, что Брюсов нов со своим «О, закрой свои бледные ноги!», написанным сто лет спустя после Боброва.
Собирая материалы о жизни нашего земляка, я нашел любопытное письмо. В нем Семен Сергеевич спрашивает, нельзя ли ему уплатить часть долгов вместо денег… своими книгами. Литературный заработок не обеспечивал многочисленное семейство «бесталанного Ворбаба». Здоровье его было подорвано, умер он в большой бедности от чахотки в 1810 году в Петербурге. Первопечатные произведения Боброва имеются в областной библиотеке им. Некрасова и экспонировались там на выставках старой книги.
