К Марии Павловне, тихой восьмидесятилетней старушке, пришла соседка, громкоголосая Маруся. Посмотришь на Марусины румяные щеки яблоками — и душа радуется. Так и пышут здоровьем. Хотя никакого здоровья у женщины и в помине нет, ходит она с трудом, едва переставляя толстые неуклюжие ноги, наклоняя вперед большую голову, словно бодает крутым лбом невидимое препятствие. Недавно сильно болела, думала, что не поправится.
К Марии Павловне, тихой восьмидесятилетней старушке, пришла соседка, громкоголосая Маруся. Посмотришь на Марусины румяные щеки яблоками — и душа радуется. Так и пышут здоровьем. Хотя никакого здоровья у женщины и в помине нет, ходит она с трудом, едва переставляя толстые неуклюжие ноги, наклоняя вперед большую голову, словно бодает крутым лбом невидимое препятствие. Недавно сильно болела, думала, что не поправится. Поэтому теперь на улицу почти не выходит, только и радости, что душу в откровенном разговоре с Марией Павловной отвести.
Уже с порога она начинает свой горячий монолог:
— Я ему говорю: «Уходи, паразит, ты мне не нужен!» — щеки говорящей становятся еще краснее, кажется, что от них пышет жаром, как от раскаленной печки. Мария Павловна, пившая доселе чай с пирожным, отставляет то и другое в сторону. Она совсем забыла, чем проштрафился Генашка, сожитель соседки. С памятью последнее время плоховато стало. Но сочувствует соседке целиком и полностью, ведь та за тем к ней и идет: «Садись, Маруся, попей чаю, и пирожным я тебя угощу. Не волнуйся ты только по пустякам!»
«Половину зарплаты не отдал — и это пустяки? — возмущается Маруся. — Да убить его мало!»
Старушка деликатно поправляет: «Убивать нельзя, тебе же за это отвечать придется».
Женщины некоторое время молчат, обе смотрят на густой снегопад за окном, сквозь него даже гомон воробьиной стаи, севшей на куст шиповника рядом с крыльцом, доносится глуше. Ягоды, красневшие осенью на кусте, почернели и съежились. «Заелись, — мысленно ругает Маруся птиц. — Пшена им подавай, хлебных крошек». И вдруг, передразнивая Генашку, пищит ненатурально тонко: «Прости меня!» Старушка, не поняв, удивляется, а Маруся довольно смеется и уже нормальным голосом рассказывает, какой грязный пришел вчера сожитель домой и, даже не подойдя к рукомойнику, сел за стол. Ужинать, труженик, явился. «А я как шарну ему локтем по шее, так он и полетел со стула на пол», — смеется Маруся, представляя вытаращенные глаза своего мужичка. Верно, подумал, что чем-то тяжелым огрела.
Мария Павловна тоже представляет, как летит со стула свергнутый могучей рукой Генашка. Веса-то в нем как в котенке! Ей становится жалко бедолагу. Он ведь услужливый, тихий, только выпить любит. А кто не любит? Другой двадцать тысяч в кабаках истратит, да в хороших ходит. А для таких, как ее соседи, и две тысячи капитал. «Прости ты его, ведь он хороший», — говорит сердобольная старушка. Маруся, вроде бы уже успокоившаяся, снова горячится: «Хороший! И врет мне хорошо!» Может, потому и горячится, что про себя знает: никуда от этой сироты казанской ей не деться. Без нее он пропадет, опустится, замерзнет где-нибудь пьяный в канаве. Она санитаркой в больнице работала, а Генашка со сломанной ногой в ее палате лежал. Все молчал. Стоит, бывало, в пижаме на лестнице, обопрется на костыли, курит, опустив голову, ни с кем не говорит. Потом ни с того ни с сего подошел к ней в коридоре. Больные на диванчиках сидят, а ему все нипочем, говорит громко: «Будешь жить со мной?» Она не растерялась: «А где гарантия, что ты пить бросишь?» «А какая тебе гарантия нужна? — улыбнулся он в первый раз за все время их знакомства. — Не понравлюсь — выгонишь!»
Легко сказать. Она кота своего каждый вечер с улицы в подъезд выкликает, зовет домой, чтобы уши не отморозил. А тут человек. Вчера взяла палку и на другой конец городка пошла. «Уличила я его, — рассказывает Маруся соседке о том, что было дальше. — Он мне по телефону позвонил, что на работе задерживается, машину разгружать нужно. А я не поверила, к сестре его отправилась. Открываю дверь и не знаю, куда я попала. Копоть, грязь, будто не мыли в комнате никогда. Одно светлое пятно в этой черноте — Генашкина рубашка. Водочка, колбаска дорогая на столе. «Как работа? — спрашиваю. — За сверхурочные заплатят». Он молчит. А Валька, сестрица его, выскочила передо мной, заорала: «Ты над ним издеваешься, в черном теле держишь. Колбасы в холодильнике не держите, только по праздникам. И выпить не даешь!» Я ничего не ответила, противно стало, ушла. А на следующий вечер и Геннадий вернулся». Маруся горько вздыхает. Теперь Мария Павловна уже целиком и полностью на Марусиной стороне: «Ты бы погром у сестрицы устроила: не сманивай, не соблазняй человека! Палкой бы по колбасе да по бутылке, так, чтобы все полетело!»
Женщины молчат. Маруся умалчивает, чем закончилась у них эта история. Утром она подняла Генашку, выспавшегося на коврике в прихожей, заставила помыться в ванной, накормила завтраком. Ел за двоих, так оголодал. У сестры-то в доме ничего нет, что только сам принесет. А на его заначку немного колбасы купишь. Потом на работу отправила, пусть идет грузить мешки и ящики в магазине, все польза.
Николай СМИРНОВ, Мышкин.
