Частенько вижу на рынках этого пожилого мордастенького дяденьку, играющего на старой гармошке. Закрыв глаза, наклонив голову набок, растягивает и сжимает меха, извлекает из них полузабытое: то радостно-возбужденное, а то и сценки из страданий. Некоторые, проходя мимо, кидают в консервную банку монету, а кто побогаче — положит и червонец, жалко ведь человека: на хлебушек этим инструментом подрабатывает. В знак благодарности кивнет головой и еще яростнее запиликает.
Частенько вижу на рынках этого пожилого мордастенького дяденьку, играющего на старой гармошке. Закрыв глаза, наклонив голову набок, растягивает и сжимает меха, извлекает из них полузабытое: то радостно-возбужденное, а то и сценки из страданий. Некоторые, проходя мимо, кидают в консервную банку монету, а кто побогаче — положит и червонец, жалко ведь человека: на хлебушек этим инструментом подрабатывает. В знак благодарности кивнет головой и еще яростнее запиликает.
Задержался я в этот день на рынке у палаток. Выхожу — вижу: у гармониста, нетерпеливо переминаясь с ноги на ногу, стоит молодой человек. Тявкнула в последний раз нафталиновая трехрядка. Народный артист изрек:
— Насобирал!.. Итак, как всегда, — в рюмочную! Выпьем, выпьем, племянничек мой дорогой!
Резанула меня такая откровенность. Вот мастак! Давали страдальцу на хлебушек — он, оказывается, кажинный день остаканивается!
Виктор ЕФИМЕНКОВ.
