На песчаном, продуваемом всеми ветрами берегу рукотворного Рыбинского моря мы ждем парохода. К вечеру стало прохладно, небо закрыли тучи, а транспорта ждать еще долго. Он придет ночью и доставит нас, туристов Архангельской школы, на противоположный берег, в город Рыбинск. В БОРОК мы пришли еще днем, рассчитывали побывать здесь в музее известного революционера Морозова.
На песчаном, продуваемом всеми ветрами берегу рукотворного Рыбинского моря мы ждем парохода. К вечеру стало прохладно, небо закрыли тучи, а транспорта ждать еще долго. Он придет ночью и доставит нас, туристов Архангельской школы, на противоположный берег, в город Рыбинск.
В БОРОК мы пришли еще днем, рассчитывали побывать здесь в музее известного революционера Морозова. Но в музее был выходной день, времени до парохода оставалось много, мы пообедали у костра, сварили надоевшую за четыре дня пшенку с маслом, а потом разошлись по берегу. Причем наш классный руководитель Евгений Васильевич строго наказал: в сосновый бор, красиво обрамлявший белые здания поселка, не заходить. Ждать на открытом месте, чтобы всех до одного было видно. Мы, конечно же, таким распоряжением недовольны. Нам, шестиклассникам, считали мы, не повезло. Евгений Васильевич очень осторожный, тихий и молчаливый. Не то, что классный руководитель у семиклассников, Александр Николаевич. Тот моложе Евгения Васильевича, высок, сухощав и кудряв. Ему нет еще и тридцати, и поход доставляет ему такое же удовольствие, как и всем нам. Все четыре дня, которые мы шли от Архангельского до Борка, он, несмотря на жару и неудобства ночлега, был весел, что-то рассказывал на ходу своим ребятам. А ночевали мы каждый раз в какой-нибудь школе, подстелив на жесткий пол байковые одеяльца. Их мы, как солдаты амуницию, носим на спине за собой. А еще в наших огромных рюкзаках соль, спички, пшенка, консервы, картошка и хлеб — весь продуктовый запас на неделю. С этой поклажей мы преодолеваем за день двенадцать-пятнадцать километров. У семиклассников они пролетают незаметно. Они даже поют все вместе.
У Александра Николаевича хороший слух, в школе он ведет уроки пения, играет на баяне. И здесь, среди лугов и лесов, вспоминает он песни старинные, походные, на уроках их не поют. Ребята их разучивают на ходу.
ЛЕСА сменились лугами. Они то белеют от ромашек, то синеют от колокольчиков. От теплых болотец, где лягушки ведут свою нескончаемую, радостную песнь любви, пахнет водорослями и сочными желтыми цветами — куриной слепотой. Цветы красивые, а название у них неприятное, ведь куриной слепотой называют болезнь, при которой человек в сумерках ничего не видит. Бывает она от недостатка витаминов. Шура Обухова говорит, что человек может заразиться такой болезнью, если будет рвать цветы. Я ей не верю, но на всякий случай все-таки не трогаю сочные стебли, завершающиеся яркими желтыми чашечками.
Почти всю дорогу мы идем рядом с моей новой подружкой Надей Лебедевой. Мы проучились вместе всего один год. Начальную школу она заканчивала в Ободаеве. Надя ниже меня почти на целую голову, но очень выносливая и крепкая. Ярко-синие глаза ее сияют от удовольствия. Не сразу отпустили ее родители с нами в поход. Но уговорила-таки их, а вот Катю Сидорову, вторую мою подружку, строгий отец Михаил Антонович оставил дома: нечего вольничать без присмотра. Такой длинный поход у нас в школе организован в первый раз — и учителя, и родители осторожничают.
НА ВТОРОЙ день пути мы вышли к Шестихину, Александр Николаевич объяснял ребятам про шесть ханов, захороненных в кургане во время нашествия татар. Красивая легенда, но, как я потом у своего папы уточняла, не имеющая под собой почвы. Папа по образованию историк, да и родом из Некоузского района, по дорогам которого мы сейчас путешествуем. Ребята же слушают Александра Николаевича раскрыв рот. Впрочем, так же слушали, если бы он рассказывал, что в огромном кургане захоронен Иван-царевич. Он красочно все описывает.
Дошли до речки Сутки. Здесь намечено сделать привал. Томит жара, и мы просим своего наставника отпустить нас искупаться. Евгений Васильевич согласился нехотя, оставил костер с котелком каши на дежурных, наказал смотреть за варевом, чтобы не убегало и не пригорало, а сам повел нас к омуту. Точнее, пошел за Сашей Ореховым, который уже успел пробежаться по берегу и найти удобное место для купания. Сам учитель в воду не полез, предупредил своим негромким голосом: «Далеко не заплывайте, спасать вас некому». Нас было трое, мы с Надей и Саша Орехов, всегда доставлявший немало хлопот нашему классному. Скинув пыльную одежонку, в мгновение ока оказались в реке. С подружкой мы плывем рядом. Она буркает под нос бывшую тогда у нас в ходу шутку: «Утонешь, домой не приходи!» Мне смешно. Наверное, и Евгений Васильевич ее слова слышит, по воде голос далеко разносится, но делает вид, что никто ничего не говорил. Он стоит на обрыве, в сатиновых шароварах и клетчатой рубашке, маленький и суровый. Но соблюдать его наставления не хочется. Сутка шире нашей Ломихи раз в пять. Переплыть такую речку — одно удовольствие, будет чем и перед ребятами похвастать. И мы поплыли. Когда вернулись назад, Евгений Васильевич нас не ругал, велел только побыстрей идти к костру, обедать пора.
ВОТ об этом приключении я и рассказывала вечером семикласснице Нине, когда мы с ней, утомившись, сидеть у костра в ожидании парохода, пошли побродить по песчаным отмелям. Нина смеется всем своим смуглым лицом: «Больно серьезный Евгений-то Васильевич. У нас Александр Николаевич с нами бы в воду полез». Черные глаза ее сияют удовольствием, похоже, ей очень нравится ее классный руководитель. Потом она зябко поводит плечами и рассказывает, как она встретилась на берегу с незнакомыми девчонками, они приехали на день в Борок из Рыбинска, и одна из городских, увидев Нину, специально громко сказала: «Деревня и есть деревня. У них нет ни одной симпатичной девчонки». Нина вздыхает: «Если бы я была так, как они, одета, я бы тоже задаваться стала». Мне обидно. Я уже не раз слышала от своей бабушки Анны Дмитриевны, которая ездит в город торговать молоком, что в транспорте ее часто называют мешочницей. А чем она хуже этих городских? Говорит грамотно, как учительница. В школе училась хорошо, читать любила. Чем она провинилась? В плюшевой жакетке да фуфайке она не всю жизнь ходила. В молодости были у нее шубы на лисьем и заячьем меху, платья из тяжелого шелка, в одном из них она на фотографии изображена — царица! Не она такую жизнь в деревне устроила!
А мы… Мы шли четыре дня, пропылились, волосы у нас загрязнились. Мы загорели и похудели. Накануне был самый длинный бросок за весь поход. Может, километров двадцать прошли. Мы так отбили ноги, что, дойдя до ночлега, просто рухнули на свои байковые одеяльца, не успев даже их как следует разостлать на деревянном полу. Евгений Васильевич велел подложить рюкзаки под ноги, так они лучше отдохнут, а сам, забрав всех мальчишек из группы, пошел на берег речки налаживать костер и варить ужин. Все девчонки до одной предпочли сон еде, когда наши мужественные одноклассники, Саша Орехов и Валера Смирнов, пришли будить нас. Но мы не ныли, не стонали, не жаловались. Утром уже были на ногах и кашеварили. Еще неизвестно, смогли бы такое преодолеть эти фифочки в батистовых блузках. Да, они нарядные, а на нас и одежонка не ахти какая приглядная: самошивные сатиновые шаровары да ситцевые кофточки. Но разве человека по этому надо ценить? Так я горячо говорю Нинке.
МЫ дошли до какой-то веранды, забрались на деревянный настил и не заметили, как сбоку к нам подошел парень, взрослый, гораздо старше нас. На мой взгляд, совсем старик. Может, лет двадцати. Он, ни слова не говоря, забрался к нам на веранду и двинулся в угол, где стояла Нинка. Мы ничего не успели сообразить, а парень зажал ее в углу — не ускользнешь. Едва шевеля языком, он произнес: «Какая хорошенькая, мне бы погулять с такой». Нинка и правда, несмотря на малый рост, обращает уже на себя внимание старших ребят: у нее карие быстрые глаза, грудь, туго натягивающая ситцевую кофточку, тонкая талия. Она беспокойно, как птичка, встрепенулась, пытаясь вырваться на свободу. Но чужие руки ее не пускали. От возмущения у меня сильно забилось сердце. «Отпусти ее! — закричала я. — Ты пьян». Парень неторопливо обернулся в мою сторону, ему пришлось снять с ограждения одну руку. Нинка, пользуясь моментом, ускользнула к спасительному костру. Я, не дожидаясь продолжения беседы с неприятным незнакомцем, побежала за ней.
У костра Александр Николаевич рассказывал что-то о цыганах. У них тяга к перемене мест развита сильно, не могут на одном месте долго жить. Он подкупающе улыбнулся и добавил: «В нас тоже живет охота к перемене мест. Иначе мы не сидели бы здесь все вместе, вдали от дома». Нинка, сияя глазами, смотрит на учителя: молодой, красивый и умный. Таких и в городе поискать. «А давайте споем», — предлагает Надя Лебедева. У нее негромкий и мелодичный голос, верный слух. Александр Николаевич на уроках ее всегда отмечает. Учитель, склонив кудрявую голову набок, задумался. Он как бы прислушивается к плеску волн о берег, к шуму сосен и подыскивает слова, какие подошли бы к этому вечеру.
Я не сразу замечаю, как к костру из сумерек подошел парень, тот самый, что приставал к Нинке. С ним — другой, поменьше и потолще. И тоже пьяный. «Щас разберемся, — грозно говорит он. — Которая, говоришь, на тебя наорала? — Он подошел к самому костру: — Эй ты, в шляпе, выходи, говорить будем». Это уже он ко мне обращается. Специально для похода, кажется, в Ярославле, мама купила мне соломенную шляпу с широкими полями. У меня у одной такая на наши две туристические группы.
Мне еще не страшно. Просто неприятно, что со мной так грубо разговаривают. Я выжидательно смотрю на Александра Николаевича. Но ответного взгляда его не встречаю. Он уронил голову на приподнятые колени и делает вид, что спит. А может, и правда заснул? Беспомощно обвожу глазами лица своих друзей. Они тоже молчат, упорно глядя на костер. Какие все молчаливые и задумчивые стали! Впрочем, что они, подростки, маленькие недокормыши, могут сделать с двумя пьяными амбалами? Только Надя Лебедева незаметно дергает меня за руку и бормочет сквозь сжатые зубы: «Никуда не ходи».
В это время к костру из голубых сумерек вышагнул Евгений Васильевич, ходил помыться, наверное, перед поездкой в большой город. И, кажется, сразу уловил, что у нас происходит. «Что вы здесь делаете? — спросил он строго своим слабым голосом парней, каждый из которых был на голову выше его. — Это дети. Вам, пьяным, здесь не место». И даже не посмотрев, какое впечатление произвели его слова, присел на свой рюкзак у костра. Странное дело, парни сникли и, не возражая, отступили, растворились во все сгущающихся сумерках.
Потом уже в полной темноте мы по трапу шли на маленькое судно. Я несколько минут оставалась одна на палубе, пытаясь рассмотреть темное море. По нему я плыла впервые. Было тревожно и холодно, но спускаться в трюм, где находились наши места, не хотелось. Как всегда, затревожился Евгений Васильевич: нечего ребенку одному ночью стоять на палубе. Я не стала его беспокоить. Спустилась по металлическим ступенькам к своим и, несмотря на переживания, как только вытянула ноги на лавке, так и уснула беспробудным сном.
УТРОМ в Рыбинске мы смотрели шлюзы и плотину. Александр Николаевич обо всем нам рассказывал, сфотографировал обе туристические группы возле огромной статуи, поставленной сразу за городом у моря. Молодой учитель был такой же, как всегда, только, мне показалось, очень бледный. И говорил немножко меньше, чем обычно. Меня же он старался не замечать.
Потом я узнала, что у Александра Николаевича больное сердце, всякие волнения противопоказаны: ему надо беречь себя. Учителя было жалко: молодой, красивый — и инвалид. Но все-таки я почему-то не захотела сохранить коллективную фотографию из похода, подаренную им в начале учебного года, после каникул, к тому времени память о нашем путешествии по морю немного подзатерлась. Когда мы в 1960 году уезжали из села Архангельского насовсем — оставила снимок в куче ненужных бумаг.
Надежда КУСКОВА, Мышкин.
