«Мы как будто какие-то иностранцы, основываясь на иностранной финансовой науке и финансовой политике, управляем русской жизнью; между правительством и между русской жизнью, русским сельским хозяйством и промышленностью утрачена совершенно всякая связь». И еще цитата: «У нас правительство в отличие от Западной Европы не уделяет внимания сельскому хозяйству».
«Мы как будто какие-то иностранцы, основываясь на иностранной финансовой науке и финансовой политике, управляем русской жизнью; между правительством и между русской жизнью, русским сельским хозяйством и промышленностью утрачена совершенно всякая связь». И еще цитата: «У нас правительство в отличие от Западной Европы не уделяет внимания сельскому хозяйству». Прочитал последнюю фразу и изумился: мне ее за годы жизни в Мышкине приходилось слышать бесчисленное количество раз на всяких собраниях и встречах районного масштаба с тех пор, как начались так называемые реформы.
УДИВЛЯЮТ цитаты не сами по себе, а то, что нашел я их в отчетах со съездов уполномоченных губернских дворянских обществ аж за 1909 год! Там дальше по тексту, как и у современных политиков, следует подтверждение в цифрах, сколько вкладывают в сельское хозяйство в передовых европейских странах и сколько у нас. Не входя в подробности, какой жизнь была тогда и какая сейчас, можно заключить, что история повторяется. Хотя бы в выступлениях ораторов.
В последние годы, когда стали доступны многие архивные документы, убеждаться в этом приходится все чаще. Только в лучшем ли варианте возникают такие повторения? Даже на местном, уездном уровне?
В Мышкине на перекрестке улицы Мологской и Штабской стоит деревянный аккуратный домик: обшит тесом, углы закруглены. Здесь жили советские и партийные работники, позднее — педагоги. Теперь трудно представить ту драму, что разыгралась в нем в далеком 1929 году. Домик сей принадлежал местному торговцу, купцу, как тогда говорили, Александру Николаевичу Гробову.
До революции он владел в Мышкине двумя особняками, магазином, лавкой. Выбился в купцы из пастухов. Новая власть после революции всю недвижимость у него реквизировала. Взрослые дети уехали, чтобы затеряться в больших городах, где было удобнее скрыть свое происхождение. В начале двадцатых у него умерла жена, долго и тяжело болевшая. Гробов женился на своей бывшей кухарке Александре Федоровне Груздевой. Собрав остатки припрятанного капитала, они и купили дом на перекрестке Штабской и Мологской. На попечении у Александры Федоровны после первой жены Гробова остались еще два сына-дурачка, как говорили в народе, то есть, как их сейчас именуют, инвалиды с детства.
Но в 1929 году, когда сворачивали нэп, новая власть позарилась и на это по современным масштабам довольно небогатое жилье. Александра Николаевича как контрреволюционного элемента увезли в Тверь, в тюрьму. Александре Федоровне, как бывшей кухарке, оставили в доме одну кухню, где она и поселилась с двумя дурачками. Вскоре из Твери пришло сообщение, что Гробов умер в тюрьме. Бывшая кухарка поехала похоронить мужа-купца, которому верой и правдой служила всю жизнь.
Александра Федоровна на время отлучки оставила в доме с дурачками свою младшую сестренку из деревни, чтобы присмотреть за ними. Сидели все трое вечером в полутемной кухне в грустном томлении, перед иконой мерцала лампадка. Вдруг один дурачок сказал, показывая на красный угол: «Ой как у нас в икону-то стучало, перед тем как папа умер! Это к беде!» А в другой комнате, в зале, главный жилец, коммунист, ответственный работник, в это время собрал вечеринку с вином. Гости захмелели, принялись петь. Дурачков это раздражало: «У нас папа умер, а они поют!» Девушке стало страшно в доме, где творится такое, и она убежала к родителям в деревню.
Александра Федоровна, вернувшись, привезла домой завшивленную одежду, снятую с умершего мужа, которую ей выдали в тюрьме. Выстирала — пригодилась для дурачков. Время было бедное, тряпок в продаже не было. А потом ушла из этого жилья. Как ее ни тягали в милицию, видимо, что-то все-таки удалось затаить из семейных золотых и серебряных колец да цепочек. Купила себе избушку в селе Кривце и перевезла ее в Мышкин. Так и дожила в своей избушке до девяноста лет на Мологской, 77. Теперь на этом месте уже давно новый кирпичный дом стоит.
В городе в двадцатых годах проживал смиренный счетовод Платон Ярославов. Был он человеком грамотным и совестливым. Не мудрствуя лукаво подробно записывал, как ухудшается жизнь по сравнению с царскими временами, как люди стоят в очереди за керосином и пшеном в 1930 году, как их гоняют на субботники. В одном месте он перечисляет, как в Мышкине было тогда реквизировано примерно 60 домов. Они принадлежали разным торговцам, мясникам и прочей мелкой буржуазии, которую выкорчевывала по сталинскому указу советская власть. «Имя им — легион», — философски приписал счетовод о количестве высланных владельцев жилья.
Застряла в уме эта фраза — 60 домов. В последнее десятилетие, видя, как в городе появляются новые белокирпичные особняки, я все чаще вспоминаю гробовскую историю. Ведь дом, где, предвещая беду, стучало в икону, по сравнению со многими из них — сущая лачуга. Хожу я по городу и прикидываю, и улавливаю аромат повторения или иронии истории, как говорил известный теоретик коммунизма. Тогда отобрали, теперь вроде как возвращают в частный сектор уже в современном объеме. И цифра примерно та же — около шестидесяти новых особняков и домов появилось в городе начиная с девяностых годов минувшего века. Только кому от этого легче?
Конечно, не следует всех чесать под одну гребенку. Но в некоторых случаях рядовые обыватели не перестают удивляться: они не представляют, как это на зарплату, положим, в 10 или 15 тысяч отгрохать двухэтажный особняк? Впору на ремонт квартиры при таких доходах копить. Да и на более крупные деньги вряд ли чего построишь. Один из новых владельцев двухэтажных хором, умерший не так давно ветеран, сам рассказывал, как это у него получилось: «Взяли беспроцентную ссуду. Тогда многим ее выдавали. Потом прокуратура стала привязываться, домом интересоваться. Насилу отвязались. Пришлось срочно переписывать жилье на детей. Тогда дело закрыли». Ну и сто тысяч ссуды после этого, когда началась инфляция, стали смешной суммой. Время было такое, сетуют другие, — приватизация: всю власть снизу доверху подкормили!
Так что выходит, что по нынешним меркам Александру Федоровну Груздеву можно бы было записывать в бомжи. Да и ее муж Гробов даже в лучшие свои годы вряд ли был богаче нажившихся на реформах своих земляков, которые к тому же никогда не начинали свою карьеру с пастушьего кнута. Увы, выходит, что история повторяется не в лучшую сторону.
Николай СМИРНОВ, Мышкин.
