Студентку Ярославского технологического института Евгению Халаимову арестовали 5 марта 1948 года на улице. К ней подъехала легковая машина, Женю окликнули, а когда она обернулась, мужские руки ловко подхватили девушку и усадили в салон автомобиля. На следующий день из «серого дома» Халаимову препроводили на вокзал. В Ленинграде ее, как и ее друзей  студентов города на Неве, обвинили в антисоветской деятельности, в попытке изменить существующий строй в стране.

Студентку Ярославского технологического института Евгению Халаимову арестовали 5 марта 1948 года на улице. К ней подъехала легковая машина, Женю окликнули, а когда она обернулась, мужские руки ловко подхватили девушку и усадили в салон автомобиля. На следующий день из «серого дома» Халаимову препроводили на вокзал. В Ленинграде ее, как и ее друзей  студентов города на Неве, обвинили в антисоветской деятельности, в попытке изменить существующий строй в стране. Судил «государственных преступников» военный трибунал МВД.

Девушка была приговорена к высшей мере наказания, но ввиду отмены на то время в СССР смертной казни он был заменен 25 годами лишения свободы с отбыванием в специальных лагерях. Таким местом оказался Темлаг, что в Мордовии. Он в основном предназначался для политических заключенных, но пребывали в нем и «социально опасные элементы».

Через долгих 8 лет  в пору хрущевской оттепели  Евгения Халаимова вернулась в Ярославль. Была реабилитирована. Много лет трудилась, сейчас на пенсии, но на всю жизнь остался в ее памяти этот жуткий лагерь.

Вот одно из воспоминаний Евгении Михайловны Халаимовой, по мужу Пеунковой.

Валерий ГОРОБЧЕНКО, член областной комиссии по восстановлению прав реабилитированных жертв политических репрессий.

СЕГОДНЯ «дома» все.

Обе смены. Барак гудит

как улей. К 10 часам вечера все уже на нарах. Слева от меня лежит хорошенькая украиночка Стефка, а справа, на вкладыше, длинноногая красавица литовка Мальвина. Мы с ней работаем в разных сменах и разных цехах, а поэтому встречаемся редко. Порусски она почти не говорит, а я еще плохо понимаю литовок. Внизу подо мной спит Ира Антоняк. Она старый механик, в лагерях уже пятый год и весь свой срок (за исключением тюремного) проработала на этой фабрике. Ее знают и уважают все: начальство, дежурняки, работяги. Несмотря на свои 24 года, она поматерински заботливо относится к своим ученикам, никому не даст обидеть слабого, ласкова и доброжелательна к мотористкам. Этому же учит и нас, молодых механиков и ремешников. Она находит общий язык со всеми, но держит себя независимо и с достоинством.

Подходило время отбоя. Ктото уже давно спал, ктото устраивался, готовясь ко сну. Тихо журчала разноязыкая речь. Решались какието бытовые проблемы. Да мало ли у женщин тем для разговора. Постепенно голоса начали смолкать, их стало меньше, они стали тише. Вдали ударили в рельс  дежурный дал отбой.

 Марийка! Если будешь по ночам орать, я тебя скину с нар!  раздался из угла голос Ани Гороховой.

 Та що ты, Анька! Мэнэ ж хтось душив! Отакэ чорнэ на голову накынув и душив!

Все смолкли.

 Это домовой!

 Домовой? Ха!  сказала Горохова,  домовой в бараке. Дурак он, что ли, здесь жить? Это от духоты!  она сплюнула, соскочила с нар и пошла на крылечко курить.

 Дуры деревенские,  всех украинок, которые не говорили порусски, Анька почемуто считала деревенскими. Сама она была из Севастополя, а там приезжавшие в город колхозники говорили в основном поукраински.

Ненадолго все смолкли.

 Дивчатко! А я усю ничь чула, як хтось ходыв по горыщу… (горище  чердак.  Авт.).

Минуту царило полное молчание, потом заговорила Ирэн.

 Девочки!  сказала она,  я не знаю, отчего душили: от духоты или как, но я расскажу вам коечто про этот барак. Два года назад, когда его строили, прорабом на стройке был один блатной по кличке Кабан. Хлопец видный, здоровый, шея, как у кабана, с головою срослась, такая же толстая. Ходил всегда нарядный: белая рубашка, воротник на пиджак, сапоги начищены и в гармошку. Работали за него другие, он же в законе был.

 А що цэ такэ?  прозвучал голос из угла.

 А то, что вор в законе работать не должен, ему закон не позволяет. Но и отбывать срок на штрафном тоже не хочется. Вот он и пристроился (видать, нарядчику подмазал), для лагерного начальства вроде бы работник, а для своих  пахан. Но не в этом дело. На нашем конвейере на запуске сидела одна мотористка, Ниной звали, а кликали Сладкой. Только какая она сладкая? Отец у нее погиб на фронте, мать сильно болела  лежала, не поднималась, а еще два братишки моложе ее. Всем хочется есть. В 16 лет устроилась она на кондитерскую фабрику. Немного поработала, осмотрелась и решилась. Сшила мешочек, насыпала в него сахарного песка и спрятала в бюстгальтер. А сама худая, как доска. Ее и шмонатьто не надо  и так видно было, что за смену поправилась. В общем, взяли ее, как говорится, «за жопу  и в конверт», за хищение государственной собственности дали ей 3 года. Над ней смеялись: не умеешь красть  не берись. Красть у государства надо не мешочком, а мешками, чтоб было чем поделиться и с охраной, и с начальством. Тогда не посадят, будут уважать и помогать. Внешность у нее была не очень чтоб. Худая, с белыми косичками, телогрейка сто первого срока. На нее никто внимания не обращал. Здесь тогда каждое воскресенье в клубе танцы под баян устраивали…

 А дэ ж зараз той клуб?

 Как где? А у речки, куда инвалидную бригаду заселили. Сходи к ним, посмотри, там и на сцене тоже нары стоят. Да ты уже слушай лучше, а то спать пора,  Ира помолчала с минуту, подвигала чемто по тумбочке и продолжила:  Так вот. Както девчонки зазвали Сладкую с собой на танцы. Пришли. А там, как и на воле, одни девки. Мужиков на лагпункте мало было, а те, что были, таких принцев из себя строили, что смотреть противно. Конечно, никто ее не пригласил. Танцевала с подружкой. У Кабана же в то время была одна шалашовка из Москвы. Красивая, нарядная, всегда накрашенная и вся в наколках и шрамах, но в тот вечер чтото между ними произошло, и Кабан бросил ее прямо среди площадки. Обернулся и схватил первую попавшуюся девчонку из женской пары. Ей оказалась Сладкая.

КАБАН станцевал с ней

два танца и ушел. На

этом бы всему и кончиться, так нет, эта дурочка влюбилась в него. Ой, дуры девки! Дуры. Сидит, бывало, за машиной сумная. Спросишь: «Что с тобой?» Ответит: «Не знаю, наверное, влюбилась». Нам мотористки все свои секреты рассказывали. Ругала я ее. Говорила, что Кабан не тот человек, которого можно любить. А главное, боялась я ее шалавы: та могла и побить, и бритвой порезать, и на «пятом» утопить. («Пятым» назывался длинный общественный сортир на 25 посадочных мест, один на всю зону).

Да, видно, сердцу не прикажешь. А Кабан забыл о ней совсем. До Сладкой ли ему, когда столько девок вокруг, и таких полно, что сами на себя тащат. Эта дурочка маялась, маялась и написала ему записку. Не знаю, что там было. Но только в одно воскресенье, нет, в субботу, она тогда в ночь работала, пришел к ним в барак Леха  шестерка Кабана. Чтото пошептал ей, она быстренько надела свое единственное цветастенькое платьишко, причесалась и веселая помчалась кудато.

А помчалась она сюда, на стройку. Вообщето барак этот был уже почти готов и служил местом свиданий для многих парочек. В дверях чердака стоял Кабан. Он поманил ее пальцем, и она полезла на чердак. Там собралась вся его «бригада». Нет, не строители (те чтото делали внизу), а шалман, с которыми он резался в карты и, говорят, проиграл Сладкую. Ей заткнули рот, содрали платье, задрали на голову рубашонку и на куче стружек «пустили транзитом».

 О Боже!

 Как то?

 Заткнись, любопытная! Ирэн, говори, чем все кончилось?

В секции стало тихо. Только моя соседка Стефа шмыгала носом. Ира продолжила.

 Эти паразиты по одному спустились вниз, как будто ничего не произошло. Ее оставили там. На ужин она не пришла и на развод тоже. А на вечерней поверке недосчитались человека. Ну знаете, как это бывает: дежурняки раз посчитали, два, бегают с дощечками, сойдутся  не сходится. Снова побежали. Эту стройку обходил Бардин, а он старый и ленивый, и первые два раза на чердак не полез, думал, у других найдется. А тут уже делать нечего, начало смеркаться, пришлось лезть. Он ее и увидел в конце чердака. Стоит белая фигура с распущенными белыми волосами. Сначала запустил в нее матом от всей души за причиненные хлопоты, а приблизившись, увидел, что она висит на балке в петле из разорванного платья.

Ира замолчала. Какоето мгновение молчали все, только плакала, теперь уже навзрыд, чувствительная Стефа да, спрыгнув с нар, протопала на крыльцо покурить Горохова.

 Ира! Дэ ж ии бидну споховалы?

 Споховали, заховали,  почти зло ответила Ира.  Зарыли в яму, вон там, за лагерем на бугре. Видели, за зоной на бугре две большие сосны на голом поле стоят? Так вот там, говорят, этих бедолаг не считано. Ладно, девоньки, надо спать, скоро на работу.

Окончание.

Начало на 4-й стр.

Она замолчала, а через минуту, тихо хохотнув, добавила:

 А дежурняки боятся на наш чердак ходить. Пугает их Сладкая. Тут, говорят, Илюшкину показалось, что какаято парочка на чердак залезла. Он туда. Пригляделся, видит: точно девчонка в белом платье. Он за ней  она за трубу. Он за трубу  а она уже в другом конце. Полчаса по чердаку бегал, так никого и не поймал. Разозлился, пришел в комендатуру, рассказал дежурным. А Бардин ему:

 Это та баба, что повесилась. Я там за ней тоже бегал. Да думал, привиделось мне, ведь нашел- то ее я.

 Так им, паразитам, и надо. Пусть хоть мертвых нас боятся!  заключила Ирэн.

Еще долго шептались, вздыхали, потихоньку рассказывали какието случаи про домовых и висельников и т. д. и т. п. Под эти тихие разговоры я заснула.

Проснулась от того, что задыхаюсь. Чтото горячее и тяжелое лежало на мне. Я не могла крикнуть, так как «это» лежало на моем лице и зажимало мне рот. Схватившись руками за лицо, я обнаружила, что «это» не что иное, как человеческая рука. До меня, наконец, дошло, что это Мальвина скатилась на меня со своей вставки. Я освободилась от ее руки, но две тяжеленные спортивные ножищи, как пресс, придавили меня к нарам. Тогда не долго думая я ткнула ее пальцем в бок. Она ойкнула, забормотала чтото политовски, вскочила, перебралась на свое место, легла на другой бок и через минуту спокойно засопела. А я окончательно проснулась.

Немного поразмыслив и посмеявшись над случившимся, решила сходить на «пятый». Пока все еще не встали, там наверняка нет очереди. Натянув халатик — тогда мы иногда еще носили свои вещи, — спустилась с нар и вышла на крыльцо. Светало. Уходила ночь, уступая место новому дню. Чтото волнующе-таинствен­ное было в этом зарождающемся дне. После душного барака предут­-

ренняя прохлада была обволакивающе-нежной. Воздух чистый и легкий, напоенный запахами березового леса, вдруг наполнил душу какойто тихой, непонятной радостью, какимито эфемерными ожиданиями чегото хорошего. И бы­ла тишина. Не слышно было человеческих голосов, не работала, не гудела фабрика, молчали птицы. Все молчало. Не видно было ни единой души. Только на вышке, прижавшись к столбу, стоял неподвижно «попка». Видно, дремал. Лагерь спал, и ничто не нару­шало этой сказочной тишины.

До подъема оставалось часа два. Можно еще выспаться и поваляться. Возвращаясь не спеша, я подошла к своему бараку. И вдруг, нарушая сказочную тишину, над моей головой раздался скрип. Подняв голову, я увидела, как медленно открывается дверь чердака. Молнией в голове пронеслись вчерашние разговоры, и я пулей полетела в барак. Взлетев на нары, услышала, как на крыльце скрипнула половица. Решив посмотреть, кто там, подняла быстро голову, и тут ктото крепко ухватил меня за шею. Ужас сковал все мое тело. Я стояла на четвереньках на самом краешке нар и боялась пошевелиться.

Прошло несколько минут. Снова поднимаю голову, и снова меня хватают за шею. Ощущение такое, что шею держит веревка. Тогда я, желая всетаки узнать, кто так со мной шутит, опустила голову вниз и тихонько осмотрелась. Внизу никого не было. Легкий ветерок трепал марлю на открытой двери. Уже рассвело. Все вокруг тихо спали. Тогда я рванулась вперед что есть мочи, и тут… затрещал мой халат.

Все было просто. Когда я в страхе взлетела на нары, то обеими коленками встала на полы халата  он-то и держал меня за шею. А у страха глаза велики. Я повалилась на свою постель и рассмеялась. Спать больше не хотелось.

Все вернулось на свои места: лагерь, нары в душном бараке, до отказа забитом спящими усталыми людьми. Прошла ночь с мгновениями волшебства. Приходил новый день лагерной жизни  жизни, которая не приснится даже в самом страшном сне. Вернулись безнадежность и непроходящая тоска. Ничего не было в этой проклятой жизни, даже привидения. Лагерь. Подъем. Развод. Поверка. Работа… работа… работа…

Евгения ПЕУНКОВА.