Анна сидела у пруда, он был на самом краю ее большого огорода, ждала, когда же на водной поверхности появятся его насельники — молодая семья бобров. Прошлой осенью они посуху перекочевали сюда из речки Сутки. В сумерках бобр и бобриха, кто из них кто, Анна не различала, выплывали на поверхность, пилили своими острыми зубами ивняк, росший на берегу, потом с трудом буксировали его в другой конец, к своей норке, скрытой под водой. ОНИ старались и, как Анне казалось, даже попыхивали от усердия.
Анна сидела у пруда, он был на самом краю ее большого огорода, ждала, когда же на водной поверхности появятся его насельники — молодая семья бобров. Прошлой осенью они посуху перекочевали сюда из речки Сутки. В сумерках бобр и бобриха, кто из них кто, Анна не различала, выплывали на поверхность, пилили своими острыми зубами ивняк, росший на берегу, потом с трудом буксировали его в другой конец, к своей норке, скрытой под водой.
ОНИ старались и, как Анне казалось, даже попыхивали от усердия. На забавных существ можно было смотреть, не отрываясь, часами. Они очень похожи на маленьких человечков. На этот раз бобришки долго не показывались. Анна устала ждать, стала сгребать под кустами и деревьями сухие листья. Что-то пронзительно грустное и нежное слышалось в их томительном запахе. И сердце сжималось от предчувствия хорошего, совсем так же, как в юности, когда в школьном саду вместе с одноклассниками на уроках труда окапывала она ягодные кусты. Терпкий дух смородины ударял в голову. Она волновалась, смеялась без причины и поглядывала на Женьку Перцова, своего соседа. Он и в деревне сосед, их дома рядом стоят, как будто спрятались в подмышку к лесу. И здесь, в школьном саду, мальчишка с лопатой пристроился рядом копать. В тот момент, когда Аня поворачивалась в его сторону, он вскидывал свои глаза цвета зеленого крыжовника и смотрел на нее — пристально и не отрываясь. Девчонка серьезнела тоже. Ох уж этот Женька, молчун и заядлый троечник! В классе бывает за него досадно, иногда она даже краснеет, когда он мямлит и путается у доски.
В субботу вечером в школе был осенний бал. Готовил вечер их старший, восьмой класс.
Когда заиграла музыка, Женька двинулся через весь коридор к ней. Подошел и протянул руку. И они почти самыми первыми вступили в круг. Правда, Женька совсем не умел танцевать, да и партнерша его в этом не очень преуспела. Так они и стояли, обнявшись, чуть переступая ногами, стараясь и не попадая в такт музыке. Женька волновался, Аня это вблизи чувствовала, но и волноваться, и молчать вблизи друг от друга было хорошо. Аня не скрыла разочарования, когда на следующий танец ее пригласил Сашка Темняков, тоже одноклассник. Хотя он совсем неплохо ходил в такт музыке, на туфли ей не наступал, как Женька, и даже пытался вести, потряхивая длинными волосами, непринужденную беседу. Спрашивал, чем Аня занята завтра вечером. «Корову дою», — засмеялась девушка. На том разговор и закончился. А в перерыве между танцами она отошла в другой конец коридора, поближе к Женьке. И тот, конечно же, успел пригласить ее и на этот танец, и на все последующие. Он по своему обыкновению ничего не говорил, только шепнул раз: «Волосы у тебя смородиной пахнут». Наверное, так и было, потому что вчера, после того как вымыла голову теплой водой из русской печки, окатила она свои густые темные волосы смородинным настоем. Это чтобы блестели и набирались витаминов.
Домой из школы она возвращалась с подружками Машей и Олей, невысокими веселыми крепышками. Они убежали из школы пораньше, потому что им родители назначили точное время возвращения — девять часов. Идти было недалеко, бежать и того быстрее, они проскочили навесной мост над Суткой, деревню Горбыли и хохотали всю дорогу, особо над толстенькой классной, ее Аня очень похоже копировала, напирая на «о»: «Нельзя же весь вечер с одним человеком танцевать».
А в понедельник, когда она в перемену подошла к доске, Женька стремительно подлетел к ней, глаза у него стали еще больше, щеки осунулись. Аня сразу подметила это, удивилась: «Заболел, что ли?» Женька, отведя взгляд, выдохнул: «Я знаю, кто тебя позавчера провожал!» «Меня никто еще никогда не провожал домой с танцев», — тихо возразила Аня. «А Сашка Темняков?» — холодно, не глядя на Аню, возразил Женька. «Я шла домой с Машей и Олей», — сказала она, оправдываясь. И тут же разозлилась на себя: да кто он такой, чтобы она перед ним отчитывалась! И сказала с вызовом: «А тебе-то какое дело, если бы меня Сашка и провожал?» Получилось грубо, даже слишком.
Ох, Женька-Женька, злопамятный ты человек. За весь год не подошел ни разу, даже глядеть в сторону Ани перестал. Ну и не надо! С Женькой ей все равно не по пути. Тот учится лениво, останется, наверное, в колхозе. А Аня в техникум в Рыбинске будет поступать, в авиационный. И обязательно в городе жить останется. Будет умные книжки читать, по музеям ходить, замуж выйдет за образованного.
Все случилось по-другому. Весной от сердечного приступа у Ани умер отец. Свалился прямо на приступках родного дома, возвращаясь из мастерской. Ему еще не было и сорока, он никогда ни на что не жаловался, исправно работал на тракторе в колхозе, дома ломил всю тяжелую работу. Нормальный, не очень веселый, но бодрый человек, жить бы и жить. Старухи-соседки, обмывавшие покойника, до конца и не смогли оттереть руки, так въелся в них мазут. На фоне белого покрывала, накинутого на гроб, их рабочая чернота особенно лезла на глаза. Аня только на эти руки и глядела. И за мать очень боялась, как бы и с ней чего не случилось. Та не ела, не пила уже три дня, на дочерей не смотрела, под конец, когда гроб на машину поставили, совсем себя не чуяла, села рядом, над телом нависла, причитала надрывно: «На кого ты, родимый, нас покинул!» А они, ее дочки, все здесь. Наташа приехала из города, там она учится в педагогическом техникуме. Младшая, пятиклассница Лена, все три дня молчит, словно в рот воды набрала, испуганно на мать глядит. Аня тоже, как сестры, не может плакать. Смотрит под ноги, на бетонные плиты, которыми устлана дорога, и понять не может, что же прорывается к ней в сознание, в душу, несмотря на все затопившую боль. И только на кладбище, когда у разверзнутой, оранжевой на солнце могилы она нечаянно подняла голову вверх, поняла: это жаворонок трепещет в густом апрельском воздухе над процессией с неумолчной торжествующей песней. И сейчас будто завис над могилой. «Это папа с нами прощается, — поняла Аня. — И день такой солнечный, в зеленоватой дымке — для нас, в утешение остающимся здесь». Тогда и мысль эта в первый раз пришла: в Рыбинск не ехать, оставаться с матерью и помогать ей тянуть нелегкий семейный воз — доучить в техникуме Наташу, поставить на ноги Лену.
Вечером, когда она в чуланчике прилегла отдохнуть, ей то ли приснился, то ли пригрезился аккуратный невысокий старичок с бородкой. От него исходил свет, и говорил он что-то Ане, а что, она не могла понять. Она переспросила: «Это ты, Николай Угодник? Что ты мне сказать хочешь?» Но старичок не отвечал, только смотрел на Аню ласково, потом исчез, как растворился. А чуланчик еще некоторое время продолжал светиться ярким желтым светом.
Утром Аня сказала о своем решении матери. Та заплакала: «Трудно тебе будет». Аня была самой способной из сестер, учителя ей прочили хорошее будущее. Дочка, сузив карие глаза, ответила матери спокойно: «И на ферме люди работают». А про себя подумала, что есть во всем и хорошая сторона — Женьку будет часто видеть.
А Женька уехал, поступил в Ленинград учиться в профессиональное училище на штукатура-маляра. Только через год, вот злопамятный, прислал немногословное письмо: жив-здоров, работает на стройке, живет в общежитии. Аня письму обрадовалась. Помнит, думает о ней Женька. Она мечтала, что все переменится с наступлением лета, приедет он из Ленинграда, ей дадут отпуск. Но он в деревню больше не приезжал. Прислал лишь свою фотографию. На оборотной стороне были стихи: «В серой дымке туманного вечера, вспоминая прошедшие дни, вспоминая друзей и товарищей, среди них и меня вспомяни».
Потом письма стали приходить все реже, и однажды, когда Женька медлил с ответом дольше месяца, Анна решила больше не писать ему. К тому же в это время за ней стал ухаживать пожилой зоотехник, с первой женой он давно развелся, об Ане заботился так, как никто, уговорил поступать учиться на заочное отделение в сельскохозяйственный техникум на агронома. За зоотехника Аня и замуж вышла, получила образование, стала по специальности работать. Потом дома хозяйством занялась, трех сыновей растила. Все как у людей. И душа, трепетная, живая, как будто уснула в ней, не просила ни стихов, ни путешествий, ни встреч интересных. Сыновья выучились и разъехались по городам. Муж умер не очень старым, но пожившим и успокоившимся. И снова Анна осталась одна со своими мыслями и переживаниями. У нее появилось много подруг, и наконец-то она смогла позволить себе делать не то, что нужно, а то, что хочется. Она полюбила осенние походы на клюквенное болото со своей соседкой Машей, с той самой, с которой когда-то убегали они со школьного бала. Тогда неслись они домой по темной осенней дороге с беззаботностью и восторгом, такое больше не повторяется в жизни. А девчонки и не подозревали об этом.
Теперь Анна ценит другое чувство — покой и умиротворение. На болоте тихо. За кустами лишь хлопают крыльями и покрякивают утки. Отдыхают перед дальней дорогой. И Анна отдыхает — опустит руку в мохнатую ото мха кочку и выбирает одну за другой краснобокие ягоды.
И так, не поднимая головы, от кочки к кочке в глушь болота движется. Совсем не хочется перекликаться с подругой, но Анна отзывается все же на близкий и настойчивый голос: «Здесь я, что может со мной случиться!» Толстушка Маша выходит из-за куста, с возрастом она стала совсем круглой, и лицо у нее тоже круглое, доброе. Она приседает на корточки к соседней кочке и спрашивает: «А ты слышала, что Женька Перцов вернулся? Дом в Речкове купил, хочет фермером стать». Анна не ответила, но навстречу теплой волне, хлынувшей в душу, выпрямилась, раскинула руки: «Красота-то какая! Божий мир — Божия радость». Маша будто и не слышала, продолжала: «Про тебя спрашивал».
С той поездки за клюквой Анна стала ждать к себе домой гостя. Он и зашел. И, как ни готовилась она к его приходу, некстати. Она была в стареньком спортивном костюме, короткие волосы не причесаны, глаза красны от бессонной ночи. Теперь она часто не высыпается, скачет давление. «Хозяйка, пустишь?» — раздался бодрый голос, и на пороге появился он. Выглядел Евгений моложе своих сорока семи лет, но все же это был вступивший в третью пору своей жизни затяжелевший мужик, с резкими морщинами у рта, с гусиными лапками вокруг глаз, с кустистыми бровями, из-под которых и глаз не видно. «Вот так да! — ахнула про себя Анна. — А меня-то тогда какой он увидел?» Но гость смотрел на нее одобрительно, ему, похоже, нравилось в ее просторном доме, они с мужем строили его в расчете на большую семью. Подхватил ведерко с пойлом для скотины, спросил просто, будто вчера расстались: «На двор пойдем?» И вот тут она его признала, улыбнулась: «А ты не изменился, много не говоришь, сразу быка за рога берешь!» Он тоже улыбнулся. И наконец она увидела его глаза, они потемнели, стали темно-зелеными: «А ты изменилась. Сколько лет прошло. Но хуже не стала — красивая!»
Потом они пили чай с клюквой, ее Анна протирала с сахаром и с медом, два улья у нее остались после мужа, покойник любил заниматься с пчелами. Она рассказывала о своей жизни, о походах за клюквой на болото, о бобрах, поселившихся у нее в пруду. Женька о себе сказал только, что давно оставил семью, характерами с женой не сошелся, заработки ей нужны большие. А он уже устал на стройке. Вот и приехал сюда один, усмехнулся, помолчал и добавил: «Душу спасать».
В сумерках она повела гостя на усадьбу, к пруду. Зверушки уже, как заправские мужички, пилили и возили по воде старую яблоню-дикарку. «Ишь ты, — восхитился Женька, — а раньше они к людям не выходили. На дальних речках обитали. Теперь осмелели. И охотиться не надо далеко идти». «Да что ты, — откликнулась Анна умиротворенно. — Пусть живут. Разве можно такую красоту под корень счищать?» «А если не дикарки будут они у тебя срезать, а сад твой весь нарушат?» — не сдавался гость.
Ночь Анна спала беспокойно, и уже наутро ей привиделся тот же сон, что когда-то у матери в чуланчике: теплый свет, старичок седенький, ласковый. В этот раз и слова тихие его услышала: «Какую радость ты ищешь? Ты сама радость».
В следующий вечер бобры из пруда не выходили, хотя Анна, оставляя дела, с тревогой несколько раз сюда наведывалась. Зашла Маша, с ней они часто сумерничали, обсуждая деревенскую жизнь. Анна поделилась с ней своей тревогой. Она привыкла к бобрам, они уже стали частью ее дома, маленькие дружественные существа, похожие на человечков. Маша неохотно объяснила: «Женька вчера от тебя пошел в Речково, потом совсем поздно к пруду вернулся, стрелял. Я как раз на двор выходила. Может, подстрелил кого, а может, и уцелели твои бобришки, просто испугались и ушли». Анна корила себя: приучила зверушек к себе, перестали они людей бояться, не скрывались. За это и поплатились.
Надежда КУСКОВА.
