Я ОТОШЕЛ ОТ МИРА, ЧТОБЫ НАЙТИ ЕГО Человек — единственное на Земле существо, способное создавать духовные ценности. И пока эти ценности будут приходить в мир, человечество будет жить. Конечно, не всякому дано стать творцом, это дар Божий. «Нас мало, избранных, счастливцев праздных, пренебре-гающих презренной пользой, единого прекрас-ного жрецов», — утверждал пушкинский Моцарт. Наверное, оттого встреча с каждым таким человеком — это праздник.

Я ОТОШЕЛ ОТ МИРА, ЧТОБЫ НАЙТИ ЕГО

Человек — единственное на Земле существо, способное создавать духовные ценности. И пока эти ценности будут приходить в мир, человечество будет жить. Конечно, не всякому дано стать творцом, это дар Божий. «Нас мало, избранных, счастливцев праздных, пренебре-гающих презренной пользой, единого прекрас-ного жрецов», — утверждал пушкинский Моцарт. Наверное, оттого встреча с каждым таким человеком — это праздник. И всякий раз мне хочется хотя бы приоткрыть завесу тайны, окуты-вающую рождение чуда. Тайна сия велика есть.

БОЖЬЕ ОКО

С Михаилом Федоровичем Уткиным я познакомилась на выставке его фоторабот, проходившей в Ярославской юношеской библиотеке имени Некрасова. Сразу потянулась моя душа к его водным феериям. Остановить движение воды все равно что остановить мгновение. Вольно плещется она вдалеке от нас, и мы даже не подозреваем, какие причудливые формы принимает ее игра. А вот художник увидел, остановил и подарил нам. И, может быть, теперь кто-то станет внимательнее вглядываться в привычные явления и предметы, расширит представление об окружающем нас мире.

И если в морозных узорах на стекле разглядеть сказку не так уж и сложно, то увидеть ее в паутине дано не каждому. Какие причудливые сплетения, какая лучистость, а уж если в паутинках запутались капли росы, то и глаз не отвести от такого дива! Так почему же кому-то дано это увидеть, а большинство из нас так и живут всю жизнь слепыми? Как оно появляется в человеке — Божье око? Требует ли его появление каких-либо собственных внутренних усилий или оно подарок судьбы?

И СТАЛО НЕОБЫКНОВЕННО ЛЕГКО

Изучая сухие факты биографии художника, я была несколько обескуражена его послужным списком. Сначала он окончил автомеханический техникум, после армии — политехнический институт, затем — высшие государственные курсы патентоведения и изобретательства при Госкомитете изобретений Совмина СССР. Токарь, наладчик оборудования, инженер-конструктор, начальник конструкторского бюро, заместитель главного конструктора. Вся эта устойчивая служебная лестница планомерно поднималась до 1994 года. А потом что-то произошло в сознании нашего героя и он проломился совсем в другое измерение. Весной 1994 года он пишет заявление об уходе с работы. «Я вышел на улицу и в прямом, и в переносном смысле, — пишет Михаил Федорович в своих воспоминаниях. — Меня охватила невероятная радость. Свалился камень с души, и стало необыкновенно легко. Не было никаких причин для радости, наоборот, были все поводы впасть в уныние: накоплений нет, работы нет, нет жилья. Все как будто было плохо, никаких просветов, а я был счастлив, и большего счастья я, может быть, не испытывал никогда… Духовное освобождение, освобождение от лжи, от подневольности. Это был момент прозрения, момент выхода в другое состояние духа, когда практически одномоментно у меня поменялись все жизненные ценности. И я оказался послушником в монастыре».

Да, в 1994 году Михаил Федорович уехал в Псково-Печерский Свято-Успенский монастырь, где пробыл два месяца. Затем полтора года жил у игумена Сильвестра в селе Сулость под Ростовом. Именно здесь он получил от батюшки благословение на занятие столярным делом, хотя до этого не держал в руках столярного инструмента. В 45 лет этот дипломированный инженер-конструктор с большим стажем работы, со множеством  свидетельств изобретателя поступил в профессиональное училище

N 24 и вышел оттуда столяром-краснодеревщиком, после чего 10 лет преподавал столярное дело в межшкольном учебном комбинате N 1 в Заволжском районе Ярославля. У него хранятся многочисленные поделки его учеников, и, когда он рассказывает о своих подопечных, его голос теплеет и глаза загораются каким-то особенным небесным светом.

КАК ЛЕГКО ПОТЕРЯТЬ И КАК ТРУДНО ОБРЕСТИ

Справедливости ради стоит сказать, что дух творчества был в нем изначально. Будучи совсем мальчишкой, он поступил в фотокружок. В 1985 году окончил студию изобразительного искусства при дворце моторного завода. А когда ему было 16 лет, он отправился в свой первый турпоход — на лодке по Волге. И на протяжении всей жизни увлечение фотографией и туризмом то затухало, то возвращалось. С 90-х годов он полюбил Карелию. Сначала сплавлялся по ее рекам с товарищами, потом стал ходить один, всякий раз прихватывая с собой фотоаппарат. Со временем появился целый фотоцикл видов Карелии.

А в конце 80-х поиски себя завели Михаила Федоровича Уткина на Восток. Он серьезно занимался экстрасенсорикой, оккультизмом, магией. Окончил несколько курсов по этим направлениям, участвовал во множестве специализированных семинаров. Его хорошо знали и уважали в этих кругах. Он занимался экстрасенсорикой, уже будучи крещеным. И лишь воцерковившись в 1994 году, получил чин отречения. «Очень долго ты шел», — сказал ему батюшка Иоанн. Но на путь от инобытия до осознания своего «Я» и вообще выходит не всякий. А уж пройти его до конца мало кому удается. «Как легко потерять и как трудно обрести, — продолжает рассказывать Михаил Федорович. — Жизнь — в движении к Свету, в борьбе с самим собой, в поиске божественного в себе. Часто забываю это и на какое-то время теряю себя. Но потом опять наступает просветление, и снова я начинаю жить, и снова начинается борьба… Поражение, произошедшее в один из периодов моей жизни, только сейчас приобретает для меня ценность, становится положительно значимым. Именно оно уберегло меня от самовознесения, и страшно подумать, кем и каким бы я был сейчас, если бы в тот момент одержал свою мнимую победу… Нечисть исчезает, когда направляешь на нее свет, и даже света твоего сознания бывает достаточно, чтобы справиться с ней. Главное — вовремя увидеть и почувствовать нападение на тебя, понять, что это именно нападение, вспомнить, что надо действовать, вступать в борьбу. Победа не всегда дается легко, но эта борьба и есть часть того, ради чего человек вообще пришел в этот мир… И еще я понял, что наш мир болен, и болен нашими болезнями. А болезни эти — наши грехи, наше нерадение, наша озлобленность, наше немилосердие, недостаточность добротолюбия и любви, бездуховность, непонимание того, что наш мир — это все мы. Духовная болезнь одного из нас заставляет страдать весь мир».

ПРО ПУШИСТИКА

И ОСТАНОВИВШИЕСЯ КАПЛИ

Стены его квартиры — это удивительный сколок Вселенной. Здесь много закатов, тех мгновений жизни неба, когда краски перетекают друг в друга незаметно и неописуемо. За каждым его закатом — кусочек жизни, состояния души. О каждом из них он может долго рассказывать, перенося зрителя в святая святых любого мастера — его духовную мастерскую. Но если закат можно увидеть даже из своего окна, то за туманами надо ходить. Надо не полениться проснуться ни свет ни заря. Надо знать, что раннее утро — особенная страна. В ней живет невероятное количество живых, постоянно движущихся красок и оттенков. Их надо не просто увидеть, а увидеть в самый заповедный миг перетекания одного состояния природы в другое. И если виды Карелии живописны сами по себе, то красоты нашей среднерусской полосы требуют работы души. Они открываются не каждому.

На всех выставках Михаила Федоровича эта фотография невольно притягивает взгляд. Смешной ярко-лиловый человечек в пушистой, похожей на грибную, шляпке, разлапистые ботиночки в стороны разведены, а из-под лохматых ресничек выглядывают любопытные, немножко грустные детские глазенки. Что это? К каким техническим хитростям прибегнул художник, чтобы создать такого симпатичного человечка? А оказалось, что ни к каким. Перед нами крохотный цветок крапивки, который художник лишь увеличил. Правда, чтобы сфотографировать пушистика, пришлось поползать по земле — очень уж низенькая травка, очень уж неприметная на первый взгляд.

А вот эти брызги воды. Кто так живописно развесил их на небе? Опять технические подтасовки? Нет, все очень даже прозаично. Сосед поливал из шланга свой участок, а Михаил Федорович попросил его направить водяную струю вверх. И получилось чудо — художник остановил капли в воздухе. «Порой и сам не знаешь, что получится», — признается художник. Порой он просто верит природе — она плохого не подарит. Порой хочет заморозить мгновение, чтобы потом не спеша разглядывать его. А бывает и такое, что понимаешь — запечатлеть это невозможно. Этим можно просто полюбоваться и оставить в сокровенных глубинах своей души.

В УЕДИНЕНИИ НЕТ ОДИНОЧЕСТВА

«Кто я такой в этом огромном безбрежном мире людском? — продолжает размышлять художник. — Одинокий мятущийся странник? Одинокий? Это хорошо или плохо? И одинокий ли? Мне мило уединение. В уединении нет одиночества. Одиночество в толпе. Есть люди — и нет их, все чужие. Один. Страшно? Нет. Через это одиночество есть путь к Богу, к себе. Пока ты с людьми и полагаешься на них, зависишь от них, веришь им, надеешься на них — Бог далеко. Все твое внутреннее пространство занимают проблемы отношений с ними. Отдаляешься от людей с их страстями, желаниями, привязанностями — и приближается Бог. Ты начинаешь Его ощущать, чувствовать Его в себе. Радость общения с Ним поселяется в твоем сердце. И, странно, люди приближаются. Я один и поэтому могу их любить. Бесстрастно. Такими, какие они есть. Могу принять их в свое сердце. Могу молиться за них. С Богом нет одиночества — есть Любовь. Я стал одиноким, чтобы обрести всех. Я отошел от мира, чтобы найти его. Все это по промыслу Божию и благодаря Ему. Я теперь знаю Тишину. Я знаю Его Тишину. Я в ней. Что это?.. Прощание?.. Возвращение?.. Обретение?»

Любовь НОВИКОВА.

Фото Виктора ОРЛОВА

и из архива

Михаила Уткина.

СТЕКЛЯРУС С БЕРЕГОВ ЛАХОСТИ

В XVIII и приблизительно до 70-х годов XIX века этот край по обоим берегам средней Лахости принадлежал княжескому роду Воронцовых-Дашковых и назывался Богородская лесная дача.

Центром вотчины было село Капцево-Богородское, на месте которого в дохристианский период было языческое капище. В этом селении в начале правления Екатерины II временно проживала княгиня Екатерина Романовна Дашкова. В мае 1763 года здесь ее посетила Екатерина II, которая прибыла в Ростов на перенесение мощей святого Дмитрия Ростовского.

Впервой половине XIX века

    имение Воронцовых-Дашковых оказалось в кризисном состоянии. Оно было описано и заложено в Московском опекунском совете. Однако эта мера не улучшила положение дел в хозяйстве. Приблизительно в конце 70-х годов XIX века Воронцовы-Дашковы продали Богородскую лесную дачу генералу Антонию Федоровичу Павлову (левый берег Лахости) и московскому купцу Ефиму Егоровичу Кулешову (правый берег Лахости).

Новый владелец правобережья реки основал свою усадьбу на высоком берегу Лахости, поблизости от большого старинного тракта Ярославль — Суздаль (Суздалка), который пересекался здесь с дорогой Осенево-Ростов. Это была первая усадьба в среднем течении Лахости. Рядом с двухэтажным, на капитальном кирпичном фундаменте, деревянным домом владельца появились дома кузнеца, конюхов, работников, которые заготавливали деловую древесину и дрова на продажу.

Крупным потребителем дров была Локаловская мануфактура. Часть лесного массива, где осуществлялась заготовка древесины, называлась тогда Кулешовой сечей.

Позднее ниже по течению Лахости возникли усадьбы, где жили замужние дочери Кулешова — Тютрюмовы и Чуринины.

Неподалеку от усадьбы Тютрюмовых располагался дом лесника Федоровича. Центром усадьбы Чурининых, которая была построена в начале XX века, было Дедово, названное в память о Ефиме Егоровиче Кулешове, который скончался в 1903 году.

Николай Андреевич Чуринин построил вскоре еще две небольшие дачи на реке Юге — Старое и Новое Романцево. Усадьбы связывала старая дорога, что пролегала по берегу Лахости. Центральная часть усадьбы Кулешова представляла собой ровное безлесное пространство размером 500х600 метров, окруженное березовыми рощами, с южной стороны естественной границей усадьбы была Лахость. По сведениям, передающимся из поколения в поколение, здесь, на территории усадьбы, в XVIII веке действовал стекольный завод. Автор статьи не нашел информации об этом предприятии ни в Ростовском, ни в Ярославском государственных архивах.

Но завод, несомненно, был. Подтверждение тому — вещественные доказательства — небольшие угловатые кусочки зеленого прозрачного стекла, которые все желающие находят на территории Кулешовской усадьбы. Возник этот завод на берегу Лахости не случайно. Здесь особый, очень мелкий речной песок, пригодный для изготовления стекла. Зеленый цвет свидетельствует о присутствии в материале железа. Владельцами стекольного завода были Воронцовы-Дашковы. Работники завода, крепостные крестьяне, изготавливали, вероятно, стеклянные бусы и стеклярус. До нашего времени сохранилось несколько прудов — правильной формы, вырытых руками крепостных крестьян. Вдоль самого большого из них располагается липовая аллея. В густой траве угадываются небольшие углубления, обложенные кирпичом. По мнению старожилов, здесь располагались плавильные печи.

Сведений о возникновении и закрытии предприятия не имеется. Берега Лахости соединял деревянный мост. Рядом, выше по течению, на крутой излучине, действовала водяная мельница. Здесь торчат из воды правильно расположенные темные сваи. А семь небольших, покрытых изумрудной зеленью островов придают этому уголку усадьбы неповторимую красоту. Симметричные берега-близнецы, очень высокие и крутые, наводят на мысль, что их высота была достигнута путем подсыпки земли. Такие берега обеспечивали накопление большого объема воды в искусственно созданной запруде, что предопределило большие размеры плотины и мельницы, предназначенной для помола зерна и, вероятно, для распиловки бревен на доски. Мельница прекратила свое существование примерно в 20-е годы XX века. Сын основателя усадьбы, Александр Ефимович Кулешов, решил начать более глубокую обработку древесины при помощи современной техники. В начале 1913 года он построил лесопильный завод, который был расположен в километре от усадьбы на берегу Лахости, ниже по  течению.

Лесопильный завод представлял собой одноэтажное здание длиной 30 и шириной 10 метров, покрытое железными листами, окрашенными в зеленый цвет. По фасаду здания располагалось 8 больших окон. В основном цехе завода была установлена лесопильная рама с круглой пилой. Здесь бревна распиливались на тес, доски, изготавливались бруски. Оборудование приводилось в движение стационарной керосиновой установкой, изготовленной акционерным обществом Мальцовских заводов в 1912 году. Рядом с основным производственным зданием располагалась кочегарка размером 21х6 аршин, где был установлен локомобиль мощностью 30 лошадиных сил. Он включал в себя паровую машину, котел и топку, в которой сжигались опилки и отходы производства.

Неподалеку находились кузница и контора. На производстве было занято 20 рабочих, которые проживали в двух общежитиях. Дома для рабочих — на 20 и 10 человек — были построены в соответствии с требованиями санитарных норм того времени. Медицинское обслуживание работников производилось в земской больнице села Капцева. Были предусмотрены меры противопожарной безопасности. В кочегарке были установлены ручной пожарный насос и два больших бака с водой. Перед пуском в эксплуатацию завод осмотрел старший фабричный инспектор Ярославской губернии.

Сейчас ничто не напоминает о существовании здесь лесопильного завода, за исключением за-ржавевшей железной тележки, брошенной на берегу Лахости. В глубь леса были проложены рельсы. Бревна доставлялись на лошади к месту обработки.

Дочь Ефима Егоровича Кулешова, Александра Ефимовна Тютрюмова, в 1908 году в местечке Ворониха, напротив лесопильного завода наследников генерала Павлова, устроила в своей усадьбе завод по производству ящиков.

Это промышленное заведение представляло собой большой бревенчатый дом размером 7,8х4,5 сажени, где были установлены верстаки. На малом предприятии было занято 10 работников, которые ежегодно изготавливали 15 тысяч ящиков, предназначенных для транспортировки цикория и  овощей. Ведь Ростовский уезд был крупнейшим центром огородничества в России.

Валерий ФЕДОТОВ, краевед.

Фото автора.

ОБНИМАЯ ОСТЫВШУЮ ЗЕМЛЮ

Собкора «Золотого кольца» по Мышкинскому району Николая Смирнова любят многие читатели нашей газеты. Может он разглядеть большое в малом и подать это чистым незамутненным слогом человека, искренне болеющего за судьбу родной земли. Но не все знают, что Николай Смирнов — профессиональный писатель. Начинал он как поэт, но потом плавно переключился на прозу. Теперь уже трудно определить, в каком жанре он сильнее.

В минувшем году в Москве вышла двухтомная антология «Лед и пламень», подготовленная Союзом российских писателей. В первый том, названный «Лед», вошли произведения как признанных мастеров современной отечественной прозы, так и молодых талантливых писателей. Здесь же опубликованы два рассказа Николая Смирнова — «Метель в уездном городе» и «Животное, покрытое глазами». В предисловии к антологии о первом рассказе нашего земляка, в частности, сказано, что автор «… в заснеженном приволжском городке внутренним взором вместе со снежными вихрями летит, обнимая остывшую бесприютную землю, готовый согреть ее теплом своего сердца».

Николай Смирнов — единственный из современных ярославских писателей, вошедший в эту антологию, создание которой осуществлено в рамках федеральной целевой программы «Культура России».

Любовь НОВИКОВА.

Фото  Виктора ОРЛОВА.

МЫ СО ВСЕЛЕННОЙ ЗАОДНО

Со стихами Николая Родионова мы уже знакомили читателей «Уединенного пошехонца». Сегодня мы предлагаем вам новые стихи поэта.

• • •

Я привыкаю понемногу

И скоро буду жить легко,

Шагая со вселенной

в ногу,

Ее движением влеком.

Я привыкаю:

все возможно —

И желтый ангел над

водой,

И небо черное. И все же

Мы со вселенной заодно.

Мы неразлучны с нею, ибо

Я есть она, она есть я —

И возрождаюсь с ней,

и гибну

Без промедленья,

без числа.

Живет вселенная,

 и сердце

Мое стучит в ее груди,

И никакое в мире

средство

От боли нас не оградит.

Я привыкаю. Даже вроде

Живу спокойнее, дышу

Свободнее при той

погоде,

Какую в сердце нахожу.

• • •

Я лес люблю, я в лес хочу.

Я вместе с ним зажгу

свечу,

Прощаясь с летом.

Мы постоим, ее огнем

Пылая и сгорая в нем, —

И мной воспетом.

Горит свеча, мелькает

дождь,

Огонь охватывает дрожь,

И все же, все же

Мне хорошо:

осенний лес —

Такая выдумка небес,

Так славно сложен.

• • •

Я лунным тротуаром

в ночь

Шагал и видел вновь

воочью,

Как в прошлом веке

шел точь-в-точь

Такой же ночью.

Такой же легкий был

мороз,

И яркие на небе звезды.

Во мне огонь желаний

рос!

Кому он роздан?

Густые тени веселят,

С домов свисая врозь

и вместе.

Все было много лет

назад.

Все тот же месяц.

Ярится месяц

над землей —

Мороз крепчает. Лед

на лужах.

И снег в тени домов залег.

Кому он нужен!

Кому в апреле нужен снег?

Трава вокруг вот-вот

 пробьется.

Мой месяц ярок, но весне

Милее солнце.

• • •

Сумрак давит, сумрак

гложет

Душу и вчерашний снег.

Посредине тучи — дождик

День печалит вместе

с ней.

День унылый, непогожий,

Ох, безрадостный совсем.

Привиденьями — деревья,

Над вокзалом — шпиль

с ладьей.

Поезд вынырнет, проедет,

В дождь нырнет —

и нет следов.

Мы с ладьей одни

на рейде —

Никаких других судов.

В туче что-то происходит:

Ни дождя, ни снега… Град

Вдруг запрыгал

в преисподней,

Будто чертик, встрече рад.

Ожидание изводит:

Очерняю все подряд.

• • •

Мои стихи! Люблю я вас

 до слез —

Мои мгновенья,

яркие мгновенья —

И шум колес,

и тихий волжский плес,

И луч звезды, и ветра

дуновенье —

Все это вы, души моей

сверчки,

Чуть слышные, но милые,

родные.

Ну, где вы там? Душа моя

молчит.

Молчит душа. Что стало

с нею ныне?

• • •

В сером пальто,

 красных варежках,

шапочке черной

С детскою желтой

коляской идет по двору

Медленно так, от всего,

что вокруг, отрешенно,

Медленно так, будто эти

шаги не к добру,

За вызывающе яркой

и пышной коляской

В сером угрюмом

пространстве

октябрьского дня.

Как и она, я слежу

за коляской с опаской

И вспоминаю, как мама

возила меня.

Нет, никогда у меня

не бывало шикарной

Желтой коляски,

какую я вижу сейчас.

Мама моя да и крестная

мама Тамара

Даже не знали,

что будет такое у нас

В послевоенной,

измученной болью

России,

В наших краях, где вся

жизнь — только серые дни.

Ржавые санки я помню,

на них и возили

Мамы меня. Если б только

меня и они!

Вывезли вот, двадцать

первое нынче столетье.

Я теперь старше, чем

мама, когда я был мал.

Что же вас ждет впереди,

современные дети?

Дай-то вам Бог, чтобы век

этот радостным стал.

• • •

Иду по лужам напрямик,

Иначе каждый шаг — тупик:

Повсюду лужи.

Как хорошо, что дождь

идет,

Вода не превратится

в лед,

Метель не кружит.

Все это, знаю, впереди.

Пройдут осенние дожди,

Зима настанет.

Исчезнут лужи подо

льдом,

И небо рухнет кверху

дном,

Сближаясь с нами.

По облакам шагая, мы

Привыкнем к шалостям

зимы,

Повадкам лисьим.

Отныне глядя свысока

На них, пиная облака,

Развеселимся.

Одежды сбросим,

словно зной,

Расправим крылья

за спиной…

А темный вечер

Зажжет повсюду фонари —

Пусть все искрится,

пусть горит —

Далекий, млечный.

Идут осенние дожди,

И я, хоть нет большой

нужды,

Сегодня снова

Иду по лужам, торопясь,

Бегу, разбрызгивая грязь

Пути земного.

Мне говорят, чтоб

не спешил

И о спасении души

Побольше думал.

Возможно, правильный

совет,

Но у меня терпенья нет

И я упрямый, как поэт

Джордано Бруно.

• • •

Я голословно утверждал

зимы начало.

Она, надменно глядя

вдаль,

еще молчала.

Еще не падал снег

с небес,

не тронул лужи

ледок. А я бездумно, без

конца утюжил

глазами тучи и траву,

самозабвенно

растущую, не слыша звук

далекий, белый…