Денек выдался тусклым, с низко нависшими тучами. Они были такими низкими, что, казалось, не давали совсем им припасть к земле высокие кладбищенские деревья, своими кронами поддерживающие серые тяжелые пласты. Дарья Николаевна, уже немолодая, но все еще стройная учительница литературы средней школы, сокращая дорогу к дому, идет через кладбище по узенькой тропке, виляющей между сиротливыми холмиками.
Денек выдался тусклым, с низко нависшими тучами. Они были такими низкими, что, казалось, не давали совсем им припасть к земле высокие кладбищенские деревья, своими кронами поддерживающие серые тяжелые пласты.
Дарья Николаевна, уже немолодая, но все еще стройная учительница литературы средней школы, сокращая дорогу к дому, идет через кладбище по узенькой тропке, виляющей между сиротливыми холмиками. Краешком глаза она рассеянно смотрит на памятники, в который раз недоумевая, как много в последние годы стало здесь появляться фотографий с улыбающимися лицами. Смерть — дело серьезное, чему тут радоваться? Земля кое-где уже желтела опавшими листьями. Осень только начиналась, но была пасмурной и холодной. В последние годы, казалось, природа потеряла силу и ее хватало только вот на такую безликую погоду.
Недалеко от выхода с кладбища старушка полола на могиле траву, убирала сухие стебли цветов. Видно было только голову в клетчатом платке да согнутую спину в черной нейлоновой телогрейке. Мужчина стоял почти рядом с тропкой, налаживал механическую косу и внимательно поглядывал на приближавшуюся учительницу. Он широко улыбнулся, неожиданно весело для этого печального места: «Здравствуйте, Дарья Николаевна!» Значит, знакомый. Но голубые глаза в сеточках морщин, кепка, надвинутая на лоб, как берет десантника, голос с хрипотцой ничего ей не напоминали. Она улыбнулась незнакомцу, и по этой улыбке, чуть беспомощной и тревожной, он понял, что его не узнают, и заторопился, заговорил: «Я Саша Заглядкин из Маслова». «А где же твои кудри, Саша Заглядкин?», — узнав его, засмеялась Дарья Николаевна.
Саша снял кепку, провел рукой по коротко стриженной русой голове с густой проседью. «И цвет волос у тебя, Саша, был совсем другой», — необидно поддразнила она. У Заглядкиных преобладали цвета рыжие, желтые да коричневые.
С Серегой Заглядкиным, старшим братом Саши, Даша полгода вместе просидела за одной партой в восьмом классе. Ее родители переехали в большое село Маслово в самом разгаре учебного года. На новом месте Даше сильно не понравилось. Деревня, где она с родителями жила раньше, стояла на косогоре у речки, с другого края, сразу за березовой рощей, притулился к ней густой таинственный лес. В Маслове — ни взгорка, ни оврага. Место голое, ровное, хоть яйцо кати! И дома разбросаны как придется. В школе ей и вовсе показалось все чужим. Классная руководительница Мария Ивановна представила новую ученицу и посадила на предпоследнюю парту в третьем ряду. Уже к концу первого урока Даша обнаружила, что с первой парты на нее неотрывно смотрят два рыжих глаза. Сначала она удивилась, потом забеспокоилась. Казалось, все ее новые одноклассники заметили этот усиленный интерес к ее персоне. Пересмеивались, пошушукивались. «Простодырный какой-то, — обругала про себя девчонка своего новоявленного обожателя. — Того гляди шею свернет на сторону». Но виду не показала. Засмеют, опозорят — жизни будешь не рада! Даша по природе была застенчива, но научилась скрывать это под грубоватыми словами и резкими поступками. Вот и Сереге, когда их посадили вместе, приказала: «Не пялься ты на меня так! Ведь задразнят!» Парнишка явно был озадачен, но ответил спокойно: «Меня не задразнят». И спросил, глядя в сторону: «А ты все время такая пугливая?» Даша примиряюще улыбнулась: «Я не пугливая, я разумная». «А-а-а», — разочарованно, как ей показалось, протянул Серега.
Вечером она повторяла про себя этот разговор и мучилась, что ни за что обидела человека. Но на другой день Серега словно и не помнил неприятных слов. На уроке горячим шепотом рассказывал, как подобрал вороненка со сломанным крылом, пытался наложить ему шину, но он своим клювом срывал повязку, истерзав ее в клочья. Он, Серега, перевязывал, а вороненок протестовал и добился, чтобы его оставили в покое. Теперь он живет на заднем дворе, выходит встречать, когда хозяин возвращается из школы. Умная птица — умней собаки. Даша, хотя и слушала вполуха, чрезвычайно заинтересовалась сообщением: «Не врешь?» «Я никогда не вру», — со значением сказал Серега и пообещал показать своего найденыша.
Весна подкралась незаметно. В марте еще пуржило. Потом резко потеплело, за десять дней снега как не бывало. И в один из воскресных дней Серега зашел за Дашей домой и повел за пять километров в свою Гуляевскую. Пять километров не ахти какое расстояние, но дорога раскисла, разъезженные тракторами колеи были заполнены водой, свинцово отблескивающей под теплым, уже апрельским солнцем. Встречный ветер нес с собой запах свежести, талой воды, оттаявшей земли, прошлогодней травы. Даша с наслаждением подставляла лицо солнцу и ветру и говорила Сереге, что, когда закончит школу, непременно поступит в геологоразведочный институт. Ей нравится путешествовать.
Шли они не по дороге, а по сочившемуся влагой лугу, на котором кое-где топорщились желтые кусты прошлогодней травы. Кожаные Дашины ботинки намокли от воды, и Серега совсем не сердито ей выговаривал: «Ты и в экспедиции так будешь собираться? Говорил же, резики надо обувать!» Ей было приятно, что о ней заботится этот двоечник. Но и неловко стало: кто он такой, чтобы командовать, в какой обуви ей ходить? И, чтобы не продолжать щекотливого разговора, она спросила первое, что пришло в голову: «Говорят, ты вчера дрался. Из-за чего?» Серега, нахмурившись, посмотрел на спутницу и ответил вопросом на вопрос: «А тебе надо это знать?» «Скажи», — попросила тихо Даша.
Мальчишка несколько шагов прошел молча, потом сказал с досадой: «Да долго объяснять». Говорить, о чем намекали ему старшеклассники про Дашу, не хотелось, и он обрезал: «Меня дразнить не будут. Тебя тоже». И чтобы отвлечь внимание, показал на поле, по краю которого торчали коричневые чешуйчатые столбики хвоща: «Смотри, опестрыши!» «Мы их в детстве ели. Совсем безвкусные, а почему-то их любили. Потом щавель начинался, потом земляника. И так все лето чего-нибудь жевали, — Даша развеселилась. — Хочешь, я расскажу тебе, какую недавно книгу читала? Знаешь, я ею заболела».
Но не дойдя до Гуляевской, Даша неожиданно повернула назад: «Мне домой надо, мама будет волноваться. Да и уроки на понедельник еще не готовы. В другой раз посмотрим твоего ворона».
Другого раза не случилось. Дашиного отца в конце весны выбрали председателем уже в другом колхозе, поближе к районному центру, квартиру давали в городке. Даша досадовала: на новом месте нужно было заново ко всем привыкать. Да и с Серегой жалко расставаться. Они теперь даже в перемены стояли у окна и разговаривали обо всем на свете. Никто уже не обращал внимания на неразлучную парочку. Одна классная руководительница, пристально следившая за развитием событий — не зря же она пересадила Дашу к Сереге, — на классном часе, объявляя о результатах учебы, похвалила Дашу за помощь Сергею Заглядкину: он наверстал упущенное и получает свидетельство об окончании восьми классов. Даша горячо покраснела от неловкости — что же учительница Серегу-то публично унижает! — и с места попробовала возразить: «Я ему не помогала, он сам учился». Но Мария Ивановна и слушать не стала.
Серега перед расставанием обещал Даше писать. И первое письмо неожиданно для нее прислал из Ленинграда. Уехал из Гуляевской, поступил учиться в строительный техникум на вечернее отделение, а днем работает на стройке подсобником. Писал, что сильно устает, но доволен: нечего штаны зря в школе протирать, пора начинать жить. Потом было еще одно письмо из Вуктыла: трогательно писал о том, что ее маленькая фотография, присланная в Ленинград, всегда с ним. Он даже в тайгу ее брал и прикреплял на сосну: «Чтобы ты, Даша, посмотрела незнакомые места. Вряд ли ты когда сюда выберешься. Женщин на Севере мало». Она не ответила на письмо сразу, готовилась к школьному вечеру о Есенине. А когда все тревоги, связанные с вечером, оказались позади, то уже вроде бы и не знала, с чего начать письмо. Спрашивать Серегу, почему оказался на Вуктыле, показалось неудобным. Да и так ясно: по своей воле в столь отдаленные места редко попадают. Тянула-тянула с ответом, да так и не написала. И он ей тоже больше не писал.
И вот теперь, расспрашивая Сашу про Сергея, она вдруг заволновалась. Нехорошо на душе стало, смутно. Не стоит обманываться, не маленькая, теперь-то хотя бы себе самой можно сказать, почему она так с ответом на Вуктыл тянула. К чужой беде прикоснуться боялась. Да и то, что подумают о ней новые друзья-приятели, тоже тогда заботило. А Сереге, может, там, на Севере, и поговорить-то было не с кем, только с ее карточкой с размытыми, будто смазанными чертами лица. Так сфотографировал ее умелец-фотограф в городке. «Какая же я дрянь!» — холодно, как о посторонней, подумала она о себе. Саша будто и не замечал, что творится с Дарьей Николаевной, рассказывал: «Серега-то наш где только не побывал! В Ленинграде работал, потом потянуло его на стройки. На Севере несколько лет по комсомольской путевке отработал, газопровод тянул из Вуктыла. Хочу, говорит, страну посмотреть, жизнь узнать. Потом снова в Ленинград вернулся, техникум окончил, квартиру получил. В советские времена строителям в первую очередь квартиры давали. Теперь в какой-то строительной фирме бригадиром работает. И годы его не берут. Закалился, что ли, на Вуктыле?»
Она едва понимала, что говорит собеседник, так разволновалась. Наскоро попрощавшись, по узенькой тропке, светившей из-под ног редкими желтыми листьями, быстро пошла к дому, серевшему в ранних сумерках за ручьем. Иногда каблук попадал в выбоину, и она клонилась в сторону, чтобы не упасть. Пестрая шаль, накинутая на плечи, плескала по воздуху. И тогда со стороны казалось, что это скачками передвигается большая птица, у которой повреждено крыло.
Надежда КУСКОВА.
