АКТЕР Тут в одном областном театре один заслуженный артист достиг возраста расцвета. То есть раскрылся полностью, как бывает в девяносто два года. А закрываться желания не изъявляет. И, будто назло, в тот год кроме сцены все другие подходящие по ситуации места в театре заняты — гардеробщика, директора… Решили тогда его в труппе все-таки оставить, в одном спектакле немножко использовать. Чуть-чуть — из уважения к заслугам и для бухгалтерии.

АКТЕР

Тут в одном областном театре один заслуженный артист достиг возраста расцвета. То есть раскрылся полностью, как бывает в девяносто два года. А закрываться желания не изъявляет. И, будто назло, в тот год кроме сцены все другие подходящие по ситуации места в театре заняты — гардеробщика, директора… Решили тогда его в труппе все-таки оставить, в одном спектакле немножко использовать. Чуть-чуть — из уважения к заслугам и для бухгалтерии.

Там роль как раз для заслуженного артиста в расцвете, особенно если у него подагра разыгралась — занавес открывается, а он уже сидит. Нашлась такая подходящая историческая драма, тихая, почти без зрителей. И вот, значит, как бы некий предбанник, факелы горят, и сидит этот заслуженный артист. Вбегает дамочка в плюмаже, за ней то ли Меншиков с шампанским, то ли Кутузов с Малютой Скуратовым — черт разберешь, освещение-то в режиме факельной экономии. И они спрашивают: мол, чьи это покои? А наш заслуженный должен этак сидя учтиво поклониться и ответить: покои, дескать, самого царя Петра Алексеевича. И больше от него ничего не надо. Он дальше сидит, а эти с царем пляшут, указы пишут, целуются, водку пьют, мух стреляют… Тоска, а не спектакль.

И тут сразу на другой день афиша. Народу в зале едва на два ряда. Холодно, не надышали. Эти, к факелам поближе, на сцену выходят. Чьи, мол, тут покои-то? А тот глазами хлопает, паузу держит — и ни бельмеса. Совсем засклерозило. Но потом все-таки озарился, словно вспомнил что-то из телевизора, и вдруг говорит: «Это покои Путина Владимир Владимирыча!» Артисты так и рухнули, где стояли. Но надо ж как-то реагировать! Дамочка в плюмаже говорит: «Хорошо как попали-то! И оделись по случаю больно красиво, будто в телепрограмме «Модный приговор», и в приемную Путина без записи первые добрались. Пойдемте, что ли, с ним о реформах поговорим». Тут заслуженный артист, как старый конь, дорогу вспомнил, тоже давай отыгрывать: «Какая ж, — говорит, — вам запись, если вы и так Валентина Матвиенко! Вот и Чубайса в камзоле узнаю, и Медведева! Проходите на этот, на саммит!»

Кой-как отсебятиной действие закончили и занавес скорее закрыли.

На другой день директор в отъезде был, приказ не успел подписать. Поэтому старик опять на сцене оказался. Эти подошли опасливо, спрашивают про покои, а сами тут же суфлируют ему чуть не в ухо: «Петра Алексеевича! Петра Алексеевича покои, скажи!» Тот прислушался, губами пошамкал и вдруг говорит им: «Гитлера это покои, Адольфа Алоизыча!» Дамочка плюмажная тут же в истерику впала: «Сволочь! — кричит. — Задушу голыми руками!» Эти ее держат — и не понять, они старика защищают или Гитлера. Хотя, конечно, дамочке уже все равно, что тот, что другой. Зрители от смеха вповалку — когда в зале много народа, гораздо лучше смеются. Драма все-таки.

На следующий день аншлаг. Эти на сцену вышли, с вопросом про покои-то, а старик им как по заученному: «Это покои самого Мамая Батый Кербердыевича! Он повелел тут половецкие пляски устроить, и чтоб всенепременно в неглиже». Из зала тут же заорали: «Правильно, молодец, чего рассусоливать! Давай пляски и танец живота еще, мы билеты у спекулянтов по четыре номинала брали! И других артисточек подгоните, каких там в гримерках поймаете! Пусть все пляшут!»

Назавтра эти еще от кулис раздеваться стали, для плясок-то. А заслуженный на них прищурился, приклеенной бородой затряс: «Нехорошо поступаете, товарищи кулаки! К Ленину идете, а сами голые и без чайника!»

Да что толковать: ожил театр. Стали ветерана в другие постановки приглашать. В «Лебедином озере» он вместо Одетты телевизор на худеньких руках на сцену вынес: «Примета есть: «Лебединое» пляшут — значит, сейчас начнется, глядите новости!» В «Грозе» Катерину — откуда только силы взялись — как бы из омута вытащил: «Живи, дочка, тебе еще материнский капитал получать!» А она как про капитал услыхала — вырвалась, опять топиться бросилась, а там под сценой бассейн уже убрали. Зрители в экстазе с галерки попадали. А в «Войне и мире» Наташе Ростовой на корсет трос защелкнул и после ее слов «Эх, полететь бы!» махнул рукой подсобным за кулисами…

Недавно вечер его был творческий. Дворец спорта битком. Он наизусть монологи читал, из Донцовой большой отрывок…

Корреспонденты потом спрашивают: «Как же так, в театре два слова путаете, а здесь вон чего?!»

Он ответил просто: «Здесь — это праздник, юбилей, случай. А театр — это сама жизнь. Может, в какой другой стране все и идет тихонько по порядку, а у нас в жизни ничего предсказать невозможно. Ни-че-го! Вот уж лет двадцать, а то и все пятьсот».

Евгений ОБУХОВ.

РОССИЯ ЗАГРЕБУЩАЯ

В последнее время я просто перестаю понимать людей. Вроде бы все у них есть, всего добились, живи да радуйся. А им все мало! Гребут к себе и гребут все подряд, словно безмозглые курицы.

Взять этого, спортсмена большеголового. Зарплаты ему, что ли, мало депутатской, если он из рекламных роликов не вылезает? Какой канал ни нажми — везде он, хоть телевизор не включай. В магазин пойдешь — он с рекламных щитов на тебя смотрит, да еще подмигивает: вот, мол, как у меня жизнь удалась. И все эти тренировки, соревнования, олимпиады нужны ему как собаке пятая нога, если за каждое подмигивание ему по пять тысяч долларов отстегивают…

А эта артистка из телесериала, не помню, как фамилия, теперь в каждом фильме, в каждой программе, в каждом телешоу. Она и студентка, и мать-одиночка, и следователь, и заблудившаяся в лесу бабушка — везде успевает. Но все равно не хватает, видно, гонораров, если по партийному списку в депутаты прошла. Теперь между съемками в сериалах еще и законы принимает. А мне живи по ним всю оставшуюся жизнь…

Певца этого опять же, народного, взять. Концерт за концертом, концерт за концертом. В новогоднюю ночь, в Рождество, в Крещение, в субботу вечером, в воскресенье утром… Да еще сольные выступления дает в Москве, в Ярославле, в Верхних Дубках, в Нижних Ямках… Когда только успевает? Певец он, конечно, неплохой. Ну и пел бы себе, как Кобзон, до 75 лет. Так нет, стал книги писать. Каждый год по роману на-гора выдает. А подумал бы, кому его романы нужны, если сегодня Достоевского и Толстого мало кто читает? Только бумагу переводит…

Хотя что там про разных «небожителей» говорить, если у меня сосед такой же загребущий. Подполковник в отставке. По молодости лет в военном училище курсантам лапшу из основ марксизма-ленинизма на уши вешал, в сорок пять на пенсию вышел и частным извозом занялся. Теперь двадцать штук военную пенсию получает, по ночам возле вокзала «бомбит», так еще и старостой дома стал, чтобы меньше за квартиру платить. Такая вот ненасытная натура, наверное, думает, что гроб-то у него с карманами будет…

Ладно, пора закругляться, на заседание штаба партии «Критическая Россия» бежать, я от них наблюдателем на выборы пойду. Две тысячи рублей обещали. Потом сразу в офис партии «Россия Будущего» за газетами — они за распространение по рублю с номера платят. А ближе к ночи к кандидату Дустову от партии «Россия Российская» заскочу, возьму штук сто листовок с его обещаниями. До утра расклею на подъездах. Дустов три тысячи обещал за работу в ночное время. А мне по ночам спокойнее работается. Маршрут знакомый, с закрытыми глазами пройду, потому что на позапрошлой неделе агитки «Безбрежной России» клеил, а на прошлой — «России Завтрашней». Но об этом, прошу, никому!

Олег ГОНОЗОВ.