Кина не будет — киньшик помер! — по-змеиному сплюнув сквозь зубы, бросил Волчок. Щуплый, вертлявый, в расстегнутом зимнем пальто с короткими рукавами и шароварах, заправленных в носки, он напоминал героев фильма «Республика ШКИД». Как его звали на самом деле, я не знал. Да меня это и не интересовало. Слышал, что в фойе клуба его называли Волчком, так что он мог вполне носить фамилию Волков или Волчков.
Спокойно Волчку не сиделось.

Кина не будет — киньшик помер! — по-змеиному сплюнув сквозь зубы, бросил Волчок. Щуплый, вертлявый, в расстегнутом зимнем пальто с короткими рукавами и шароварах, заправленных в носки, он напоминал героев фильма «Республика ШКИД». Как его звали на самом деле, я не знал. Да меня это и не интересовало. Слышал, что в фойе клуба его называли Волчком, так что он мог вполне носить фамилию Волков или Волчков.

Спокойно Волчку не сиделось. Он всеми способами старался обратить на себя внимание: хлопал сиденьем, барабанил костяшками пальцев по деревянным подлокотникам, залезал коленками на кресло и, высмотрев  знакомых, строил им смешные рожи. А еще просто с каким-то сладострастием грыз свои и без того обкусанные ногти.

Прозвенел третий звонок. Свет в зале стал медленно гаснуть. И на подсвеченной софитами сцене показались участники художественной самодеятельности. Они шли в плащ-накидках и пилотках, на ногах — тяжелые кирзовые сапоги, в руках — автоматы. Узнав в первых солдатах учащихся 6-го класса, зрители оживленно загудели. А уж когда на сцене, пряча под длинной юбкой кривые ноги, показалась Птица — учительница пения Вера Валерьевна Галкина, зал буквально встал на уши. Не зная, как реализовать накал чувств, кто-то стал громко аплодировать, кто-то топать и свистеть. Не остался в стороне и Волчок: он, как будто решив разорвать рот, сунул в него грязные мизинцы обеих рук и выдал такую заливистую трель, что у меня заложило в ушах. Но поднявшийся с места учитель физкультуры быстро испортил всеобщую радость:

— Тишина в зале!

Пал Палыча боялись. Он шутя выжимал одной рукой сразу две пудовых гири, а одной гирей вообще жонглировал. Народ попритих. Лишь какой-то смельчак с задних рядов в сердцах крикнул: «Кино давай!»

Но все прекрасно понимали, что в День советской армии от концерта художественной самодеятельности не отвертеться. Киносеанс бесплатный: если не нравится — уходи! Никто не держит. И поэтому публику больше всего волновало, на сколько затянется эта «панихида»: ограничится двумя-тремя военно-патриотическими песнями или в перерывах между ними будут еще звучать и стихи. Чтецов ненавидели хуже, чем школьных зубрилок. Они всегда выбирали самые длинные стихотворения, часто сбивались и всякий раз начинали чтение сначала.

— Музыка Василия Соловьева-Седого, слова Михаила Матусовского. «Баллада о солдате». Исполняет хор 6-го «Б» класса, — объявила Птица и встала к залу спиной, в белой накрахмаленной блузке, сквозь которую просматривался лифчик. Тоненькие, как веточки, руки учительницы потянулись вверх, и вся она, готовая выскочить из туфель, привстала на цыпочки, а ученики в едином порыве запели:

Полем, вдоль берега

крутого,

Мимо хат.

В серой шинели

рядового

Шел солдат…

Я смотрел на самодеятельных артистов и чувствовал, что в их облике что-то не так. Какие-то они не настоящие. И вскоре понял: на них не было этих самых серых солдатских шинелей! А зеленые плащ-накидки не производили должного впечатления, как и примитивно выструганные на уроках труда автоматы.

— Стрясем по копеечке? — неожиданно предложил Волчок. Как и я, он не был большим поклонником художественной самодеятельности и хотел развлечений. Но его маленькие серые глазки смотрели с затаенной хитринкой.

— Давай, — доставая из кармана мелочь, согласился я.

Пацан просто не представлял, с каким профи он решил сразиться. В «трясучку» я редко проигрывал. Это был мой конек. Одноклассники обходили меня стороной. А уж когда в ходе полуторачасового поединка я оставил без копейки второгодника Петю Припоева, обо мне заговорила вся школа.

— Чур я трясу! — Волчок протянул изъеденную цыпками ручонку.

— Тряси!

Его копейка лежала вверх орлом. Я свою небрежно положил точно также.

Закусив губы, парнишка, видимо, вознамерился трясти их до морковкиного заговенья. Но я его сразу же остановил:

— Стой! Решки!

Монетки лежали единичками вверх.

Пацан сглотнул слюну. Такого расклада малек не ожидал. Но было бы странно, если бы монетки легли по-другому: мои бесконечные во дворе и школе «тренировки» не прошли даром. Правда, в своем классе я старался играть двухкопеечными монетками, досконально изучив, сколько раз они успевают перевернуться при каждой встряске.  

Я забрал выигрыш. Потом еще. Еще. И еще…

— Добиваю двадцать! —

вынув из кармана два гривенника, не унимался соперник. Взяв монетки, я незаметно зажал их на ребре, а остальные начал трясти.

  — Стой! Орлы!

Я свалил зажатые гривенники решками вверх:

— Ваши не пляшут! — из четырех монет три лежали номиналом вверх. Выигрыш снова перекочевал в мой карман. Пацан злился, кусал губы, сопел. Наивный, он хотел на мне заработать. Не вышло! Выиграть у меня практически невозможно: я буду трясти монеты до тех пор, пока они не лягут в нужном мне положении. Как говорится, ловкость рук и никакого мошенничества.

— Стоп! Решки! — сделал очередную попытку Волчок. Это меня развеселило. Соперник выбрал тактику слепого чередования орлов и решек. Уж лучше бы долбил, как дятел одно и тоже: больше шансов на удачу.

Я открыл ладони:

— Орлы!

Какое-то время мы завороженно тупо смотрим на сцену, где открывает рты 6-ой «Б»:

Шел солдат, преград

не зная,

Шел солдат, друзей теряя.

Часто бывало,

Шел без привала.

Шел вперед солдат…

И вдруг один из «солдат», побледнев, закатил глаза и брякнулся на пол. Это был эпилептик Федя Жлобин. В прошлом году он грохнулся на торжественной пионерской линейке, посвященной дню рождения Владимира Ильича Ленина. Говорят, переволновался. Нельзя Феде волноваться. Запутавшись в плащ-накидке, он бьется в конвульсиях, словно сраженный пулеметной очередью. И Вера Валерьевна, как фронтовая медсестра, склоняется на лежащим. Чтобы бедолага не откусил себе язык, она всовывает ему меж зубов дирижерскую палочку.

— Доктора! — подает голос физкультурник. — В зале есть медработник?!  

Задние ряды привстают, чтобы разглядеть происходящее. А к сцене, как скорая помощь, несется заведующая детской поликлиникой. Вдвоем с учительницей пения они удерживают бьющегося Жлобина, а когда тот  приходит в себя, уводят за кулисы. Хор в растерянности. Но Вера Валерьевна принимает решение повторить песню с самого начала:

Шел солдат, слуга

Отчизны.

Шел солдат во имя жизни.

Землю спасая,

Мир защищая,

Шел вперед солдат.

Не замечая потери бойца, школьный хор с достоинством уходит со сцены. А так еще неизвестно, сколько бы они терзали нас песнями. Софиты гаснут. На сшитом из простыней экране появляются знакомые фигуры неуловимых мстителей.  

— Давай еще по копейке! — не унимается Волчок. Глупый, он все еще надеется отыграться, хотя на его месте я бы тоже так поступил. Но у него один шанс из тысячи.

— Потом! — отмахиваюсь я. — После кино доиграем.

Не хватало только испортить себе удовольствие от фильма. Я смотрю «Новые приключения неуловимых» в десятый, если не в пятнадцатый раз, но все равно, как впервые. Большинство звучащих с экрана диалогов я знаю  наизусть: «Вам билетер требуется?» — «Был нужен, уже взяли». — «Может, и я на что сгожусь?» — «Может. Сгодишься. Если скалиться не будешь». Их я к месту и не к месту вставляю в общении с одноклассниками. И они сразу понимают, откуда это: «Не промахнитесь, Валерий Михалыч». — «Постараюсь, господин штабс-капитан»…

Кино для меня — смысл жизни! Тем более «Неуловимые мстители»! Ни о какой «трясучке» не может быть и речи. Все, мальчик, до новых встреч. Ку-ку! Но я понимаю, что проигравший Волчок просто так от меня не отстанет. И точно. Как только в зале зажегся свет, сопевший весь фильм сосед заговорил о продолжении игры:

— Ну как, по копеечке?!

— Да иди ты на фиг со своей копеечкой! Смотри, какая на улице темнотища! Если хочешь — сыграем по гривеннику!

— Так у меня только четыре копейки осталось…

— Вот и езжай на них домой! Пока автобусы ходят.

— Я рядом живу… Вон мой дом… Сыграем…

— Отвянь!

Покинувшие душный зал подростки еще какое-то время трутся возле клуба, курят, кто-то прислушивается к нашему разговору.   

— Тогда я брата позову! — как последний козырь бросает пацан. Маленький, в серой кроличьей шапке с обсосанными вязками Волчок выглядит жалким. Это меня злит: нос не научился вытирать, а стращает.

— Зови!

— У него братан из армии пришел! — слышится сзади. — Прибьет — и фамилию не спросит…

— Не ссы в компот, там повар ножки мыл! — хорохорюсь я. Как-то нелепо было бы опрометью нестись домой. Ничего плохого я Волчку не сделал. Играть не заставлял. Деньги не отбирал. Пусть зовет хоть прокурора — все по-честному было.

И тут показалась серая шинель. Как в песне: «В серой шинели рядового шел солдат…» Только он не шел, а бежал. Мчался на защиту своего младшего брата, как будто его подняли по тревоге. Тяжело дыша, двухметровый великан скользил кирзовыми сапогами по раскатанному снегу — и курившие за клубом малолетки на всякий случай прижались к перилам крыльца.

Я понимал, что спасаться бегством поздно. Ноги как будто налились свинцом, а сердце забилось впервые оказавшейся в клетке птицей. Братья и в самом деле жили рядом с клубом. Не смея поднять на старшего глаза, я видел только его огромные, сорок шестого размера кирзачи. И чувствовал запах одеколона «Шипр», каким одеколонится наш дворник дядя Паша.

— Он? — подойдя ко мне вплотную, спросил парень в серой шинели.

— Он, — кивнул Волчок.

И последовал удар, от которого я улетел в сугроб. В глазах вспыхнули яркие молнии. Правую скулу ломило, как будто я наткнулся щекой на острый забор. Но страха уже не было, была только обида: за что?

— Чего развалился? Вставай! — старший брат Волчка протянул мне руку. Но только я неуклюже попытался встать, как он снова сшиб меня ударом в глаз.

 Кулаки у него были, как кувалды, — и вылезать из снежного убежища мне не хотелось. Я закрыл глаза и  старался не подавать признаков жизни. Даже дышать перестал. Пусть думают, что я потерял сознание…

И тогда на меня накинулся Волчок. Он остервенело молотил меня руками и ногами, стараясь попасть в лицо. А поняв, что я не буду сопротивляться, стал шарить по карманам. Но я, еще выходя из клуба, предусмотрительно спрятал мелочь в носок. Не от Волчка, конечно, а от ребят постарше, что могли попросить гривенник, а услышав «нет» — обыскать.

— Снимай ботинки! — велел проигравший, стаскивая с меня обувь и носки. И услышав в одном из мокрых носков звон монет, счастливо завопил: «Вот они, мои денежки!»

От злости Волчок завязал шнурки моих ботинок несколькими узлами и для надежности поплевал на них, мол, попробуй развяжи.

— Кому-нибудь вякнешь — забью, как мамонта! — нагнувшись, предупредил его брат. — Будешь печенками рыгать!  

Они ушли. А я, сидя босыми ногами на снегу, минут пять с помощью ногтей и зубов развязывал шнурки. Честно признаться, я не очень-то спешил обуваться, наоборот, мне хотелось отморозить ноги и попасть в больницу. Я рисовал себе картины одну другой страшнее. Как в больнице выяснится, из-за кого я потерял ногу, а, может быть, и обе. Как врачи сделают все возможное и невозможное, но будет уже поздно. От жалости к себе у меня потекли слезы. Я обул-

ся и побрел домой.

Во дворе было умиротворенно тихо. В синих от телевизионных экранов прямоугольниках окон угасал прошедший день. Звездное небо желало всем спокойной ночи, но идти домой с разбитым лицом было страшно.

Правый глаз заплыл. И я хотел выждать, пока мама с бабушкой лягут спать. Иначе они всю ночь с охами и ахами будут расспрашивать, что случилось. Лучше приду попозже  — утро вечера мудреней.

В свете уличного фонаря, напротив раскрывшей пасть «помойки», красовалась снежная крепость с башенками и бойницами. Мы соорудили ее в конце декабря из бесформенного сугроба, родившегося стараниями дворника дядя Паши. Правда, пришлось повыше поднять стены и для крепости облить их снаружи водой.

Через узкий лаз я пролез в устланную хвойными ветками пещеру. Мы натаскали их сюда после новогоднего праздника, когда елки в остатках мишуры и блесток массовым порядком выбрасывались на улицу.

Здесь, в этом похожем на медвежью берлогу убежище, хранился наш  арсенал. Штыковая лопата, детское ведерко, несколько самодельных «бомбочек», представляющих собой консервные банки с золой. Между прочим, мое изобретение. Когда мы штурмовали такую же снежную крепость в соседнем дворе, то зола для ребят, живущих в благоустроенных квартирах, стала неожиданностью. Мы закидали их принесенными «бомбочками» и замерзшими собачьими какашками — и враг разбежался. Кому, извините, приятно оказаться по уши в золе да еще схлопотать в лоб замерзшим куском собачьего дерьма?

Я приложил к щеке холодную ледышку, говорят, помогает от синяков, и закрыл глаза. Угораздило меня связаться с этим Волчком. Легких денег захотел. Но как не раз говорила бабушка, легких денег не бывает. Объясняй теперь каждому встречному, откуда фингал — а сказать-то и нечего. Ну не рассказывать же в самом деле, как все получилось. Как примчался этот умалишенный солдат… Как…

Хотя постой, постой… Да это же тот самый гвардии сержант Волков, что выступал у нас на классном часе. Точно! Сначала Мария Павловна рассказывала о Дне советской армии и военно-морского флота. А потом дала слово гостю, что все это время скромно сидел за первой партой.

Когда сержант поднялся, в русоволосого сероглазого красавца влюбились, наверное, все девчонки, а мальчишки дотошно рассматривали его спортивные значки. Бравый военный рассказал, что в армии он узнал, что такое солдатская дружба и взаимовыручка, плечо товарища и отцовское слово командира. Как, став отличником боевой и политической подготовки, он вступил  кандидатом в члены партии. И что только благодаря армии смог посмотреть нашу бескрайнюю Родину: служить пришлось на Дальнем Востоке и, возвращаясь домой, он проехал через всю страну.

Очень проникновенно гость говорил о военной присяге:

— Накануне присяги мы наизусть выучили одно из солдатских писем с фронта. Его написал жене и сестрам танкист, воевавший с первых дней войны и погибший за нашу Советскую Родину. До сих пор помню эти слова: «Если не будет рук — буду идти вперед и грызть врага зубами. Не будет ног — стану ползти и душить его. Не будет глаз — заставлю вести себя. Но пока враг в России — с фронта не уйду».

Сержант замолчал. А мне, как, наверное, и всем мальчишкам нашего класса, захотелось стать таким же сильным и бравым, как сержант Волков.

… Лежа в плену снежной крепости, я уже так не думал.