Моя
мечта
  Судьбе угодно было подарить мне встречи со многими литературными местами. С Николаем Рубцовым мы земляки, на Вологодчине прошло и мое детство. Повзрослев, поехала поступать в институт и перед экзаменами сочла своим долгом посетить Карабиху, подзарядиться некрасовской энергетикой. Считала, что поможет. Помогло! Попала в Рязань и там посетила Солотчинский монастырь, места, где в свое время жили и творили Паустовский, Фраерман, Гайдар.

  Моя

мечта

  Судьбе угодно было подарить мне встречи со многими литературными местами. С Николаем Рубцовым мы земляки, на Вологодчине прошло и мое детство. Повзрослев, поехала поступать в институт и перед экзаменами сочла своим долгом посетить Карабиху, подзарядиться некрасовской энергетикой. Считала, что поможет. Помогло! Попала в Рязань и там посетила Солотчинский монастырь, места, где в свое время жили и творили Паустовский, Фраерман, Гайдар. Побывала и в селе Константинове, на родине Сергея Есенина. В Петербурге постаралась посетить места, связанные с Пушкиным. Но самая-то главная моя встреча так и не состоялась. Не удалось мне побывать у Пушкина в Михайловском. А съездить туда очень хотелось.

  И вот узнаю, что молодая семья Громовых на майские праздники везет своего сына в Михайловское. Я была просто счастлива, узнав об этом, но волновалась: не разочарует ли их эта поездка, не утомит ли ребенка-третьеклассника, будут ли в поездке ровесники, с которыми можно скоротать свободное время?

  Они вернулись, совершенно переполненные впечатлениями. Три дня погружения в историю страны, три дня благоговейного состояния причастности к литературному гению. Мальчик, как оказалось, замучил своими вопросами экскурсовода. Что касается ровесников, то с этим было сложнее — в основном на поклон к Пушкину ехали бабушки-пенсионерки, что и печально. Но были и молодые люди, были и семьи с детьми. Условия проживания были очень хорошие, так что после дня, проведенного на ногах, была возможность прекрасно отдохнуть. А мальчик Саша вернулся домой гордый от того, что он ходил по земле, по которой ходил Пушкин, своими глазами видел таинственное Лукоморье, теперь в школе все, что связано с именем Пушкина, не станет для него пустым звуком. Он уже и меня, филолога, осчастливил интересными фактами, заставил снова взять в руки книги и перечитать биографию поэта.

 Наш-то

Александр Сергеевич

чудит

  В Михайловское Пушкин прибыл 9 августа 1824 года после тяжелой болезни (воспаления легких), исхудавший до неузнаваемости, постриженный наголо. В то лето стояла страшная жара, горели окрестные леса, озеро Маленец высохло до дна. Родители поэта, изнуренные деревенской скукой, решили устроить сыну пышную встречу, но Александр прибыл ночью, когда родители уже спали.

  После шумных южных компаний поэт очень тяжело привыкал к михайловскому дому. Чуть легче стало, когда беспокойные родители уехали, и у него появилась возможность устроить себе кабинет, выбрав комнату по вкусу и поместив туда вещи, милые сердцу.

  Приехал налегке, и хотя старинный дом изобиловал мебелью и посудой, поэт все-таки очень во многом нуждался. Оторванность от цивилизации терзала его. Он вынужден обращаться к друзьям и брату с просьбами выслать из Петербурга то бумагу, простую и почтовую, то перья, то чернильницу, то книги, а то уж вещи и совсем прозаические — калоши, курительницу, горчицу, сыр.

  Первое время место своего изгнания Пушкин воспринимал буквально — тюрьма. Все в Михайловском бесило его до предела. Он хандрил, скандалил, бывал во хмелю. Часто его видели мчавшимся на лошади во весь опор в никуда. Он исколесил всю округу, ища успокоения своей мятущейся душе. Но постепенно все переменилось…

  Здесь, в Михайловском, изгнанник с головой окунулся в крестьянский быт. Он часто забегал в людскую, посещал крестьянские свадьбы, крестил ребят, в Радоницу ходил со всеми на могилки и подпевал поминающим мертвых. Вскоре он ощутил себя счастливым человеком: много и плодотворно работал, носился по комнатам колесом, хохотал, лаял на пса, палил из пистолета и дедовой пушчонки, пугая кур и индюшек.

  Любил ходить в баньку, когда с наступлением холодов не мог уже купаться в Сороти. В минуты тоскливого одиночества приходил в светелку няни и чувствовал себя здесь как у Христа за пазухой. Любил поговорить с няней, не только послушать ее сказки, но и пропустить с нею рюмочку-другую наливки — она была до этого большая охотница.

Один из исследователей записал воспоминания современников, свидетельствующие о том, что он называл ее мамою.

— Батюшка, ты за что меня все мамой зовешь, какая я тебе мать? — спрашивала Арина Родионовна.

  — Разумеется, ты мне мать: не та мать, что родила, а та, что своим молоком вскормила, — был ответ.

  Но не только любовь няни поддерживала и подпитывала пушкинское вдохновение. Он был молод и горяч. Он влюбился искренне и безоглядно. Почему брат Лев спешит предупредить «страшные последствия»? Почему так яростно спорит с ним Александр? Почему ему на память приходят слова Жуковского: «Когда любят искренне — не думают…»?

  А Петербургские гостиные уже знали ответы на все эти горестные «почему» и гудели пчелиным роем: «А вы слышали, наш-то Александр Сергеевич чудит… Променял музу свою на какую-то деревенскую девку, не то птичницу, не то телятницу, и занимается уже не поэзией, а прозой».

  А михайловский затворник думал по-другому. Пусть это дело будет только его совести, и ничьей больше. Его любовь — Божье испытание. Он сам себе судья.

  Однажды невдалеке от Михайловского остановился цыганский табор. Пушкин попросил погадать, не себе, нет, своей возлюбленной. Когда отошли от табора, девушка горько зарыдала. Да и без цыганки все было ясно наперед. Отец и мать все видели. Гневались и убивались за судьбу единственной дочери. Отец кричал, что убьет, ежели она осрамит семью.

  В книге С.С. Гейченко «У лукоморья», которая сейчас лежит на моем столе, нет финала этой истории. Зато он обстоятельно и хладнокровно описан в книге Губера «Дон-жуанский список Пушкина». Автор приводит строки письма Пушкина к Вяземскому: «Письмо это тебе вручит очень милая и добрая девушка. Полагаюсь на твое человеколюбие и дружбу. Приюти ее в Москве и дай денег, сколько ей понадобится, а потом отправь в Болдино». И дальше: «При сем с отеческой нежностью прошу тебя позаботиться о будущем малютки, если то будет мальчик».

  Послание поставило князя в большое затруднение. Он ответил отказом, так как девушка была «крепостной и являлась собственностью Сергея Львовича Пушкина и его брата Василия. Он посоветовал другу написать «полураскаятельное» письмо тестю, во всем ему признаться, «поручить ему судьбу дочери и грядущего творения» с угрозой проверки исполнения просьбы тогда, когда Пушкин (рано или поздно) ступит во владение имением.

  Доводы князя убедили Пушкина. Имени этой девушки мы не знаем, не знаем дальнейшей судьбы и судьбы малютки, о котором должны были позаботиться, если бы «то был мальчик». Как видим, друзья, даже находясь в Москве и Петербурге, следили за судьбой поэта. Редкие навещали, писали многие. Особою заботой дышат письма В.А. Жуковского.

  Когда Жуковский узнал, что Александр болен, что у него в ноге «есть что-то, похожее на аневризм» и что болезнь длится уже около десяти лет, он пишет в Михайловское гневные строки: «Глупо и низко не уважать жизнь». И вскоре получит ответ: «Милый мой, посидим у моря, подождем погоды; я не умру; это невозможно; Бог не захочет…» Теперь-то мы знаем, что Господь не спас поэта.

Могила

поэта

  Прошел добрый десяток лет, многое изменилось в жизни поэта, в душе он уже давно распрощался с Михайловским, да и родные все чаще поговаривали о продаже сельца с целью поправить пошатнувшееся материальное положение. Но вот в 1836 году умерла мать. Перед смертью призвала к себе нелюбимого сына, плакала, просила прощения. Взяла с него клятву отвезти ее тело в деревню.

Сын клятву исполнил. И вот здесь, на сельском кладбище, он вдруг ясно представил себе собственную «таинственную сень»: «Я — где? Где? Там, в свинском Петербурге? О, нет! Ни за что! Здесь!» — решил он. Накануне возвращения в Петербург Пушкин внес в монастырскую казну деньги, закрепив за собой клочок земли на случай смерти.

А потом была дуэль. И судьба определила самому старшему другу Пушкина  А.И. Тургеневу сопровождать тело убитого к месту его последнего пристанища в Святых Горах.

  Печальная история погребения хорошо запомнилась тамошним крестьянам и передавалась из поколения в поколение: «Хоронили Пушкина ночью. Костры жгли. Говорили, что офицер, везший тело в Святые Горы, очень торопился. Зарыли Пушкина наскоро, так наскоро, что весною пришлось все поправлять».

  Второй раз Пушкина хоронили Наталья Николаевна и дети — в 1841 году. Памятник привезли из Петербурга. Чтобы выложить кирпичный склеп, гроб пришлось вынуть из земли и поставить в подвал.

  Прошли годы, за памятником никто не присматривал, все пришло в плачевное состояние. К столетию со дня рождения Пушкинский комитет обследовал родовое кладбище и был потрясен картиной разрушения. Начались работы по реставрации, часть свода просела, в отверстие была видна вполне сохранившаяся домовина. Местами на ней уцелели даже отдельные куски довольно широкого парчового позумента. В Гражданскую войну обелиск с могилы был сброшен под откос и возвращен на свое место только в 1922 году.

  В 1944 году, отступая, немцы взорвали Успенский собор, четыре мины были заложены и под фундамент памятника. От взрыва собора памятник на могиле отклонился в сторону и стал постепенно оседать. Реставрационные работы начались в 1953 году. При вскрытии склепа волнение было огромное, люди не уходили домой, ночевали тут же. Гейченко записал: «Гроб стоит с запада на восток. Он сделан из двух, сшитых железными коваными гвоздями, дубовых досок, с медными ручками по бокам. Верхняя крышка сгнила и обрушилась внутрь гроба… На дне склепа остатки еловых ветвей. Следов позумента не обнаружено. Прах Пушкина сильно истлел. Нетленными оказались волосы».

Вот и все. Осталось сказать всего несколько слов о человеке, который посвятил Михайловскому всю свою жизнь. В апреле 1945 года он стал директором и хранителем музея-заповедника А.С. Пушкина на Псковщине. Когда ему исполнилось уже девяносто лет, он писал литературному критику Валентину Курбатову: «С каждым днем я все больше хирею и кисну. Возле меня никого нетути, кто помогал бы мне жить словом и делом. Сейчас в заповеднике появилось много работников всех категорий, и всем до меня, как до керосиновой лампочки».

  Каково ему, человеку, отдавшему русскому гению все силы, было на старости лет чувствовать свою ненужность: «Последний месяц я жил здесь, как половой в трактире. Все гости, гости, гости. Чай, чаек, чаище, кофеище, жратва, болтовня, трепотня. Тьфу. Тьфу». Имя михайловского домового напомню — Семен Гейченко, который своими трудами спас Михайловское, сохранил его чуть ли не в первозданном виде и домик, где Александр Сергеевич сиживал с няней вечерами, и старинный парк со знаменитой аллеей Анны Керн, и воздушный незатейливый мостик над ручьем, и атмосферу, дух русский, который до сих пор витает над Соротью.

На снимке: Саша Громов с Сашей Пушкиным.

Фото из альбома Громовых.