На днях исполнилось 22 года со дня смерти Анатолия Собчака. А 30 лет назад бостонский журналист Людмила Штерн записала интервью с первой женой питерского мэра, которая и по сию пору (она 1935 г/р), говорят, носит фамилию Собчак (в девичестве Гандзюк). Сейчас, когда широкая публика знает в основном сенатора Нарусову и «Ксюшу», кому-то может любопытно будет узнать, что первую дочь Анатолия Собчака зовут Маша, а первую жену – Нонна:

«Нонна Степановна Собчак живёт со своей матерью на улице Верности. Её двухкомнатная квартира в «новостроечном» доме обставлена скромно, но не безлико. Много хороших книг, на стенах изящные гравюры. И я получила на память «Зимнюю канавку» — чудную гравюру, которая висит в моём бостонском доме.

Нонне Степановне чуть за пятьдесят (напомню, материал 1991 года — Е.Д.) Она все ещё очень хороша собой: брюнетка с короткими вьющимися волосами, высоким умным лбом, серыми, широко распахнутыми глазами и чуть приподнятыми уголками губ. Держится она просто, но с врождённым достоинством красивой женщины. Очень легко представить её себе первой дамой не только Петербурга, но и России, встречающей гостей на приёме в Таврическом дворце или Георгиевском зале.

Но мы пьём кофе в тесной кухне на Гражданке. На столе, по словам Нонны Степановны, «всё, что есть в доме»: карельский хлеб, сыр, масло, сахар, домашний джем.

Нонна Степановна часто улыбается, охотно смеётся. Включённый магнитофон её не смущает и не вызывает ни натянутости, ни настороженности.

— Нонна Степановна, расскажите о себе. Где вы родились? Кто ваши родители? Как вы познакомились с Собчаком? Зачем вы познакомились с Собчаком?

— Наверное, так было предрешено судьбой.

— Софья Петровна сказала, что двадцать два года вы прожили так счастливо и безоблачно, что она боялась, как бы чего не случилось.

— Да, так казалось со стороны. Я родилась в Ташкенте, в семье интеллигентов первого поколения. Моя мать родом из Харькова, там окончила гимназию, по профессии врач. Отец — агроном. Он тоже с Украины, моя девичья фамилия Гандзюк. Родители отца были небедными людьми. В тридцатые годы, в период раскулачивания, отец хотел скрыться от репрессий и уехал учиться в Ташкент. Там мы и жили, а потом переехали в маленький город Коканд, столицу древнего Кокандского ханства. Отец увлекался селекцией и разводил там новые сорта хлопка. Он был человеком образованным, музыкальным, очень одаренным. Во время войны он погиб на фронте. Мы вчетвером — мама, я, мой младший брат и мамина старшая сестра, потерявшая во время войны детей и мужа, жили на одну мамину зарплату — 80 рублей. В 1953 году я окончила школу и уехала учиться в Ленинград.

— Почему именно в Ленинград?

— Большинство моих одноклассников и друзей уехали в Ташкент и Самарканд. Но я не люблю Восток. Я человек «западный». От отца у меня остались на память черно-белые открытки с видами Ленинграда. Он как-то привёз из Ленинграда эту маленькую «раскрывашку» — Летний сад, Петропавловская крепость, Пушкин, Павловск… Ленинград стал моей мечтой. Я поступила во 2-й Институт иностранных языков, который вскоре слили с Герценовским педагогическим институтом. Моим любимым профессором был Ефим Григорьевич Эткинд. Он оказал огромное влияние на целое поколение студентов. Мы вместе с ним и в колхозе были, копали картошку на одной борозде. Я его просто обожала.

После третьего курса я поехала домой в Коканд на каникулы и вот тогда-то познакомилась с Анатолием Александровичем. Он тоже приехал на каникулы из Ташкента после второго курса юридического факультета. Так случилось, что моя близкая подруга Рита Кривошеева оказалась невестой его старшего брата Саши. Когда я приехала, Саша был где-то на практике, и нам было скучно. Хотя вокруг роились поклонники, Рита-невеста не могла позволить, чтобы за нами ухаживали «чужие». Она и предложила мне познакомиться с младшим братом её жениха, дав ему при этом не очень лестную характеристику.

— Какую же характеристику она дала Собчаку?

— Она назвала его болтуном, «петушком». Он был тогда длинный, сутуловатый, очень худой, одни мослы, как у большого щенка, и ни грамма мяса. Светло-русые вьющиеся волосы, по-юношески угреватая кожа. И он сильно косил. Но при этом обладал природным артистизмом. Умные женщины говорили, что из него вырастет что-то толковое. Мы в первый вечер пошли гулять и совершенно потеряли голову. Это вправду была любовь с первого взгляда. В то первое лето мы расстались только на две недели. Он занимался альпинизмом и уехал в горы. Вернулся обгорелый, с облупленным носом, ободранными руками, такой бывалый девятнадцатилетний волк. Осенью я уехала в Ленинград, он вернулся в Ташкент, и начался год отчаянной переписки. И на следующее лето, 25-го июня, он появился передо мной в Ленинграде без денег, без одежды, без вещей, но с зачётной книжкой, где были одни пятёрки. Он очень способный и всегда был круглым отличником. Это тот редкий случай, когда природное дарование великолепно легло на правильно выбранную профессию. Некоторая схоластичность мышления, способность к абстрактному анализу. В общем, он — юрист Божьей милостью.

Он перевёлся в Ленинградский университет. Мы сняли комнату у подруги Софьи Петровны, Лидии Марковны Круглевской, замечательной женщины и настоящей петербургской аристократки, и через год поженились. Жили трудно, только на стипендию, и «разбогатели» только на пятом курсе, когда Толя получил Ленинскую стипендию.

В то время мы очень часто общались с Софьей Петровной и семьёй Юрия Кирилловича Толстого, моими ближайшими друзьями. Хотя с самим Толстым Толя уже тогда не ладил. Это были конфликты и профессиональные, и человеческие.

Когда Толя окончил университет, мы уехали сперва в Ставрополь, а через полгода его назначили заведующим юридической консультацией в Невинномысске. Тогда это была просто станица, азотный комбинат только строился. Мы сняли симпатичный дом. В Невинномысске было много молодёжи, мы жили дружно и весело, купались в Кубани, она была бурная, неслась, как сумасшедшая, и вода была цвета кофе с молоком. Я работала сперва в библиотеке, потом начала преподавать. Толя всё это время был адвокатом, и очень успешным. Недавно он признался, что это была одна из его любимых работ. И всё же он мечтал вернуться в Ленинград продолжать учёбу. Так и случилось. Толя поступил в аспирантуру в Ленинградский университет и уехал. Вот тогда-то, прожив вместе шесть лет, мы впервые расстались на полгода…

Я вспоминаю эти счастливые шесть лет с радостью: это было вольное, весёлое время. Мы жили взахлёб, одним порывом. Было много друзей, я ездила в Польшу, в Чехословакию, мы путешествовали по Кавказу.

…Нонна Степановна замолчала и задумалась. Я прервала её мысли.

— Анатолий Александрович лёгкий человек?

— Он разный. Если хорошо к вам относится, то повернётся к вам самыми лучшими, светлыми гранями, и этих граней много. Мы прекрасно понимали друг друга, вместе росли и развивались. Теперь я часто слышу, что он трудный человек, а мне он казался очень лёгким.

Через восемь лет у нас родилась дочь, желанная и долгожданная Маша. А потом на нас начали сваливаться беды. И вот достойно пережить трудности он не смог. Во-первых, история с его докторской диссертацией. Он человек тщеславный, и ужасно болезненно переживал свой провал. Я была в курсе этих козней, принимала участие во всех его делах. Друзья называли меня «домашний Киссинджер». Неудача с докторской защитой как-то его сломала, он не привык терпеть поражения, он не выносит препятствий, и люди, создающие эти препятствия, становятся его врагами. Так случилось с Юрием Кирилловичем Толстым. Психологи часто советуют приспособиться к обстоятельствам, а Анатолий Александрович ломает и подминает обстоятельства под себя.

В это время я защищала свою кандидатскую диссертацию. Маленький ребёнок, маленькая квартира. Мы жили с моей мамой, у неё сложный характер. К тому же я тяжело заболела, а женщинам в такой период жизни болеть не рекомендуется. Я думаю, что он устал.

Мы жили открыто, у нас была на дому бесплатная юридическая консультация для всех друзей и их знакомых. Он даже сердился, что я всем обещаю: «Толя разберётся, поможет, напишет бумагу, куда-то съездит, с кем-то поговорит». Но он всё безотказно делал.

В это трудное время и появилась в доме Людмила Борисовна. Моя институтская приятельница приехала с молодой невзрачной блондинкой с кудряшками, аспиранткой Института истории, и представила её: «Несчастное существо. Муж её выгнал, квартиру забирают, ей нужна помощь».

Толи не было дома. Она рыдала, и я не отпускала её три часа: «Подождите, он придёт». Он пришёл, очень сердился, что я в очередной раз притащила какую-то девчонку. Я его уговорила ей помочь. Она стала часто у нас бывать, часами сидела, пила чай, не могла нарадоваться на нашу семью, уверяла, в каком она от меня восторге, и какой Анатолий Александрович чудесный семьянин, и почему ей такой не достался. Она появлялась в самое странное время. Придёт, например, в десять вечера, и начинает хлопать глазами: «Ох, я книжку забыла, ах, я книжку принесла». В общем, хоть я незадолго до этого перенесла операцию, мы все ей дружно помогали выбраться из сложной ситуации. Толя занялся её делами, выменял ей недалеко от нас однокомнатную квартиру, помог оформить документы.

Я долгое время ничего не подозревала. По натуре я не ревнива, да и не было поводов. Хотя Анатолий всегда был окружен женщинами и привык с ними дружить, я шутила, что себе верю на сто процентов, а ему на двести пять. Женщины любят его за его вальяжность, за внешность, за умение выслушать и поговорить. Мужчины не любят его за колючесть и авторитарность. Среди мужчин у него близких друзей не было никогда. Когда всё это случилось, наши общие друзья его не простили. От него все отвернулись.

— Как же это случилось?

— Довольно банально. Она стала моей подругой и стала его подругой. И начала нас ссорить. Не знаю, что она говорила Анатолию обо мне, но он стал приходить домой недовольный, раздраженный. Я понять не могла, чем заслужила такую злобу. Она приходила и жалела меня: «Кто это его настраивает против тебя?»

Она могла прибежать в десять утра с сообщением: «Я видела, он сел в такси, куда это он поехал?» Или: «Я видела его с такой-то женщиной там-то». Возникла какая-то мифическая женщина Полина. Людмила стала рассказывать мне, где Полина живёт, как выглядит, где они бывают. Друзья говорили мне: «Дурочка, это же она сама». Но я не могла поверить. Не может быть, чтобы молодое существо — она на пятнадцать лет нас моложе — было таким лживым! Оказалось, что очень даже может. Она и всю свою карьеру так построила. Жалобное личико, плачущий голосок. В общем, помните фильм «Всё о Еве»?

В один прекрасный день Анатолий заявил, что у него открылись глаза: я, оказывается, никогда им не восхищалась и всегда его критиковала. А теперь он, наконец-то, встретил женщину, которая оценила его по достоинству, которая его любит, понимает и восторгается каждым его шагом.

И вот наша дружная семья рухнула внезапно, как обвал. Я думала, что не переживу, сойду с ума. А он стучал по столу и кричал: «Ты сильная, выживешь! А она — нет, она слабая, без меня не может, я нужен ей!» Но не он был ей нужен, ей нужно было выйти замуж. Уж больно длинный шлейф тянулся за ней в Институте истории Академии наук.

— Он это знает?

— Знает, у него уже инфаркт от её выходок был. А он довольно много может выдержать.

— Как вы думаете, Анатолий Александрович изменился с тех пор, как вы расстались?

— Очень изменился. Он стал жёстким, замкнутым, несмотря на всю, казалось, его раскованность.

— Он весёлый человек?

— Не сказала бы. Чувство юмора у него небольшое, и относится он к себе серьёзно и с большим уважением. Всё, что он делает и говорит, — истина в последней инстанции. Над собой смеяться не умеет и обижается, когда над ним подшучивают. А над другими подшутить очень любит. Умеет найти слабое место и бывает очень язвителен.

— Вы сейчас с ним общаетесь?

— Да, он время от времени звонит. Чаще Маше, но иногда и мне. Ведь мы раньше были очень дружны, он обо всём мне рассказывал. А его новое положение просто невероятное. Он не профессиональный политик и никогда раньше не занимал высоких административных постов. Наверное, хочет поделиться или немного похвастаться. А может быть, ему иногда бывает одиноко и тоскливо. Первый раз он позвонил 6-го августа 1990 года, впервые за восемь лет. Я должна была быть на даче с мамой и Машей, но случайно осталась в городе. Я сказала, что слежу за его работой, что мне нравятся его выступления, что я желаю ему удачи. Все эти годы я очень на него сердилась. Он вёл себя так жестоко. Мало того, что развод был для нас с дочерью трагедией, но и как это делалось! Я всегда думала, что если человек влюблён и счастлив, он должен быть добр к другим. И я не понимала, почему же он сердится? Он был жесток, непримирим, не шёл ни на какие контакты. Маша его боготворила. Он её безумно любил. Ведь она — его первый, довольно поздний ребёнок. И вдруг, когда Маше исполнилось двенадцать лет, отец говорит, что он больше ей не нужен!

Когда Маша замуж выходила, Анатолий Александрович на свадьбу не пришёл и ничего не подарил. И когда родился его внук Глеб (Маша была на первом курсе), — он сделал вид, что ничего не случилось. У него есть такое понятие — вы должны соответствовать его представлению о вас. Если вами можно гордиться и хвастаться, то вы заслужили его любовь. А Маша была непрестижна, не оправдала его ожиданий. У неё был очень трудный подростковый возраст, и он не помог, отвернулся. Я долго не могла ему этого простить. Но, когда она училась в университете, он её с мальчиком поддерживал. Сейчас они снова как-то сблизились.

Я очень ему признательна за его поведение во время путча. В то утро я приехала в город закупить продукты для дачи. Я в семье главный снабженец. Маша с мужем уехали по приглашению на три дня в Финляндию, на даче оставалась моя мама с Глебом. Когда я услышала по радио, что происходит, я страшно разнервничалась — эти жуткие сообщения вперемежку с музыкой из «Лебединого озера». Боже мой, как было страшно! Я не знала, жив ли он, может быть, уже арестован. Что будет с Машей и со всеми нами? И когда наконец он выступил по телевизору, это было такое облегчение! Он вёл себя великолепно. Я была горда за него! Он позвонил мне прямо со студии, через 15 минут после передачи, и спросил: «Что ты здесь делаешь и где Маша?»

Я сказала, что Маша в Финляндии, а я приехала за продуктами. Он сказал: «Когда вернётся, возьми её к себе на дачу, и вообще, не оставляй ни на минуту». И ещё он сказал: «Храни тебя Бог…» Этих слов я раньше от него не слышала.

Я часто вспоминаю наши годы вместе. Как мы ночами стояли в очереди за билетами в Филармонию: на всех концертах наше место было на хорах, справа от органа, у первой колонны. Он впервые пошёл в Эрмитаж со мною, впервые со мною прочёл книги, которые полюбил на всю жизнь. Я люблю русскую литературу, хорошо знаю XVIII и XIX век. Мне кажется, что интеллектуально я многое Анатолию дала. Мы вместе влюбились в Ленинград, эту гармонию неба, воды и архитектуры. Я до сих пор, как девочка, могу часами ходить по городу. Я нахожу в этом успокоение.

— Как вы теперь живёте?

— Живу раздвоенная. Одна моя половина очень даже энергична, строга и деловита. Она работает, заведует кафедрой в военном училище. Другая половина — душа — мертва. Думаю, что и у него тоже. В очередном интервью Людмила Борисовна сказала, что Анатолий Александрович приходит домой и молчит. И в доме повисает тягостное молчание. В нашем доме он никогда не молчал.

— А если бы он захотел к вам вернуться?

— Конечно, простила бы. Конечно, приняла».

Евгений ДОДОЛЕВ.

https://zen.yandex.ru/media/dodo/pervaia-jena—pervaia-doch-anatoliia-sobchaka-62110c020cef086243bacd6d?&