Нину Усатову знают все. За роли, которые она сыграла в театре и кино, актриса не-однократно награждалась самыми почетными премиями. Народная слава и профессиональное признание никак не отразились на человеческих качествах Нины Николаевны, она так и осталась скромной провинциальной девочкой.
— Нина Николаевна, все ваши роли в кино будто списаны с вас, такое ощущение, что вы всегда играете саму себя в предлагаемых обстоятельствах и ничего специального не придумывается. — Не знаю, не знаю, наверное, в чем-то вы правы. Я — человек провинциальный, значит, и во всех моих героинях чувствуется эта провинциальность. Никуда не денешься: все мы «родом из детства». Что видела, что слышала — в том и законсервировалась. И никакой мегаполис этого изменить не может. Я все еще живу прежней жизнью и до сих пор не приспособилась, не понимаю, что прошло 15 лет перестройки! Люди вокруг меня как-то догоняют время и даже обгоняют его, а я вот не умею. Я все еще хожу в старых калошах. И когда говорят: «Вот раньше было!» — в этих словах сразу чувствуется боль, потому что действительно многое кувырком пошло. — Вы живете в Санкт-Петербурге. Это город особенного магнетизма: пропитываясь его духом, ты уже не хочешь другой родины. — Я люблю Ленинград. И все, что меня с ним связывает: дом, театр, друзей. И в то же время мои корни остались в провинции. Провинция — это наша суть. Там жизнь скорости не подчиняется. Гонки нет. Гонка — дело перспективное, но и губительное. Летишь, летишь, а душа в это время скисает, нет к ней никакого обращения, забытая она. Беда лишь в том, что жизнь в провинции со всех сторон обделенная: денег не заработаешь, культуры никакой. Все выглядит так, будто время там остановилось. Моя родня так живет — в полном несоответствии со временем. Для них не то что слово «пейджер», «автоответчик» — что-то ругательное. Моя мама всю свою жизнь провела на огороде. Из развлечений — телевизор, и как пример красивой жизни, конечно же, бразильский сериал. Там ничего другого не смотрели и смотреть не будут. Потому что не может человек так жить, а думать не так. Совсем недавно побывала на станции Просвет (это в пригороде Кургана), где я заканчивала десятилетку. Представляете, за двадцать лет практически ничего не изменилось, только девчонки — мои одноклассницы — так постарели, что не узнать. Выглядят на двадцать пять лет старше, чем им есть! Все от такой жизни. Мужья спились, денег вечно не хватает, а от работы крестьянской щеки хоть и пылают румянцем, но все в бороздах. Тяжело живется и моим родственникам. Только благодаря огороду и скотине обеспечивают они себя запасами на зиму. И становятся их пленниками — ни уехать куда-то, ни отдохнуть. — Как ваша семья оказалась на станции Просвет? — Длинная история. Роман написать можно. Дед с бабкой были зажиточными крестьянами. Имели на Алтае свою пашню, большое хозяйство, скот. Детей у них народилось четырнадцать человек. Все бы хорошо, да раскулачили их. Бабка мне рассказывала обо всем подробно, как забирали деда, как он пропал, думала, все — конец. Как и ее с детьми выгнали из дома, оставив только пару лошадей, чтобы добраться до Кургана. Там шло строительство узкоколейки, вот бабку и отправили работать. Собирались ночью, чтобы к утру поспеть. Дети плакали, боялись. Только во двор вышли, другие пришли — тоже раскулачивать, а уже нечего. Хотели забрать этих лошадей, но моя бабка крепкая, смелая была. Схватила двустволку и — бабах! Всех распугала. Добрались до пункта, где оформлялись необходимые документы, чтобы дальше ехать. Дети так устали, что сразу завалились спать. Изба огромная. Народ какой-то взад-вперед ходит. Бабка не легла — детей и вещи сторожила. Тут парень молодой взял и надел ее полушубок и уже собрался уходить. Чтобы не навлечь беды, надо было бы промолчать, но нет, бабка смелая была, как закричит: «Ты чего это мой полушубок стащил?» Парень тот на нее посмотрел, обмер и в ноги упал. «Прости, — говорит, — меня. Я тебя не признал». Дело в том, что это был их Гришка — приемный сын, сиротой его взяли в пять лет, семь у них в семье пожил и сбежал неизвестно куда. Эта встреча обернулась удачей. Бабка часто повторяла, что Гришка судьбою дан. Он им очень помог — и коней поменял, и с документами помог, и деда разыскал и отправил на станцию Просвет. Так воссоединилась семья. Хоть и жили бедно, в землянке, но остались живы, и только после войны бабка с дедом вернулись на Алтай, где и встретились мои родители. Где и я родилась. И как-то само собою вышло, что мы все решили переехать на станцию Просвет. Помню, как бабка показывала мне место, где была вырыта землянка, а теперь там кладбище, на котором покоится прах моих родителей и деда с бабкой. Вот почему я возвращаюсь. Вот какая за этим история стоит. Один режиссер послушал, сказал, что готовый сценарий, и предложил мне роль моей бабки. — Как вы попали в Москву, в актрисы? — Кинематограф — вещь заразная. Кино нам показывали очень редко, только по праздникам. Я так ждала! Для меня праздник — это и было кино. Собирались мы в прогнившем деревянном клубе, сидели на полу и, затаив дыхание, смотрели «Чистое небо», «Кубанских казаков», «Воскресение». Я заболела этими фильмами. Мне хотелось жить такими чувствами и научиться их выражать — ярко, эмоционально, заразительно. Я поняла, что актерская профессия дает возможность выплеснуть огромное количество нерастраченной энергии. Когда сказала маме, что хочу в актрисы, она не отговаривала. Одна поехала поступать в Москву, и сразу в Театральное училище имени Щукина. Хотела только туда. Потому что там учились знаменитости, очень авторитетные для меня артисты. Приехала. Провалилась. Но это ничего не значило. Я поступала пять раз, пока не поступила. — Что делали в «провальные» годы? — Жила в Подмосковье, работала на ткацкой фабрике. И обязательно — два-три раза в неделю — в Москву, по театрам. Я пересмотрела все, что тогда ставили Эфрос, Любимов, Гончаров. Меня это очень обогатило. Мама приехала посмотреть на меня в первом учебном спектакле, там была сцена, когда я падаю и плачу, она ужасно переживала. После спектакля все твердила: «Тебе же больно, я же видела, как больно! Что это за работа такая!» И никак не могла понять, когда я ей объясняла, что я так сыграла боль. — Актерская доля — посвящение себя профессии. И собственная жизнь проживается через профессию. Что вы делаете только для себя? — Я все-таки научилась отдыхать. Необходимо восстанавливать энергию. Для меня самый лучший отдых — побывать там, где никого нет, там, где тишина. Я не умею отдыхать в многолюдных местах. Потому что там не расслабиться. Обязательно чье-то внимание привлечешь — и начинаются вопросы про роли, и опять размышления о работе. Наша профессия такая, публичная! В поисках тишины я отправляюсь за город, на дачу. И летом, и зимой. Сама печку растапливаю. Я многое умею делать своими руками. Как только услышишь треск дров, пение птичек (и зимой птички поют!) — на душе так покойно! Люблю в лес ходить — обязательно в валенках. Бывает, уезжаю к подруге. Там место еще более уединенное. Обязательно топим баню. Зимой прыгаем в снег, летом — в озеро. Озеро очень большое, глубокое, но мы его переплываем. Это как обязательная программа. А потом — необязательная: песни поем, громко-громко, но никого рядом нет, никто не слышит. — Как вы представляете семейный уклад? — Я за домострой. Хозяин, безусловно, мужчина. Всюду порядок. Слово «мать» произносится только нежно и ласково. Дети чувствуют себя детьми. Дом крепкий, добротный, несколько поколений в нем выросло. И каждое что-то достраивает, латает, чтобы дом становился более крепким. Когда в семье есть три поколения — это богатство для молодых. Когда младшие видят уважение к старшим, они сами уважают старость, слушаются и понимают родителей. У нас нет такого воспитания. Все оторваны от корней. Я вижу примеры своих друзей — все оторваны. Допустим, мои деды и родители жили бы в Санкт-Петербурге — была бы другая история семьи и другие традиции. Я патриархальный человек, консерватор. Не люблю ничего нового и слишком долго к новому привыкаю. — Сын вас понимает? — Сейчас ему 14 лет. Трудный возраст. С ним я связываю и все наши сложности, и временное отсутствие взаимопонимания. Я уверена, что на самом деле он меня понимает и сам себя винит, когда бывает не прав, когда причиняет мне боль и неприятности. Я уверена, что это возрастное. Это пройдет. Он очень тонкий и нежный ребенок и очень не любит, даже злится, когда я кому-то о нем рассказываю. Ему это кажется навязчивым, потому что и в школе знают, чей он сын, а ему хочется, чтобы было как можно меньше внимания. — Вы замужем? — Да. — В первом браке? — Я на такие вопросы не отвечаю. Семейная жизнь, в который бы раз она ни строилась, — все заново. Я ничего не умею. Я все еще учусь. Всему учусь по пути. Живу как умею и как не умею живу. Всего сразу быть не может. Не бывает, чтобы и любимая работа, и любимый дом, и любимый человек. Нам дается понемногу, и надо уметь воспользоваться тем, что дано. — Вы владеете этим умением? — Я многое потеряла. Но я не оглядываюсь. Значит, так мне суждено. Я не говорю о плохом, о трагическом. Каждая женщина мечтает о чем-то невероятном и мысленно летает на другую планету, где все не так, как на земле. Я же девочкой мечтала о простых земных радостях — о сильной любви, большом количестве детей, о музыке счастливого детского крика и о сцене. Но мне слишком поздно все далось. И сцена, и сын. Я свой возраст не чувствую, я его не понимаю, будто мне все еще шестнадцать лет. Хотя по отношению к людям я очень изменилась. В юности, да и лет десять назад, я для всех была открытым человеком, а теперь закрылась. И все плотнее и плотнее закрываюсь. — Почему? — На все не хватает сердца. Да и времени не хватает. — Вы научились жить красиво, как подобает актрисе такого уровня? — Что такое — красиво? В западном смысле? Безусловно, нет. Но не отказываю себе в женских радостях: в посещении салонов красоты, в покупках красивых тряпочек — все это есть. И все-таки в жизни я не актриса. Я особа неприметная. Конечно, соседи знают, кто я, на рынке узнают, но я все-таки избегаю красивостей, чтобы жить незамеченной. — По какому принципу вы строите свою жизнь? — Я стараюсь заниматься только важными для себя вещами и из этого важного отбираю самое-самое, без чего никак, а все остальное отбрасываю. Не распыляюсь на все сразу. Надо выстраивать узкий коридор и нести ту ношу, которая тебе по силам. Объять необъятное невозможно. Как у Володина в стихах: «Плетью обуха не перешибешь». У каждого своя ноша. Неси или брось на пути и уже иди налегке. Сам выбирай. Хотя не зря говорят, что своя ноша не тянет. Я иногда забываю (и это грех), что жизнь одна и она проходит очень быстро. И чего-то уже никогда не будет, а могло бы и быть. Хорошо живет тот, кому оглянуться назад некогда. Мне некогда.
