Дорогие читательницы «Иры»! Конкурс «Весна в моей жизни» продолжается, и мы по-прежнему ждем ваших писем с рассказами о любви. Напоминаем условия конкурса. Напишите о своей самой счастливой весне или о своей самой яркой влюбленности, самой сильной любви. Причем неважно, любовь ваша переросла потом в семейную жизнь или вы расстались. Опять же неважно, происходит ваш роман сейчас или это было 10, 20, 50, 60 лет назад. Главное, чтобы вы помнили, как вам было хорошо, как вы летали на крыльях, как любили весь мир, потому что были влюблены. Можно написать и о своем любимом. Если хотите, имена измените, главное, чтобы ваши чувства были настоящими. А если кто-то не боится писать реальные имена — пожалуйста, даже можно фотографии присылать, только указывайте обратный адрес и по возможности телефон. Письма присылайте с пометкой «На конкурс «Весна в моей жизни». Сегодня в этой рубрике мы публикуем несколько необычное письмо нашего постоянного автора Валентины Гусевой. Вот что она пишет: «Хотя в условиях конкурса не сказано, что можно о чужой любви рассказывать, но очень уж судьбы интересные. Я знала этих людей, их дети и внуки живут в нашей области».
Мальчик Ваня ослеп в раннем детстве. Старожилы говорят, что родился он здоровым, но в семилетнем возрасте переболел оспой, чуть не умер, но каким-то чудом зацепился за жизнь и уцелел. Но ослеп. «Оспа пала на глаза», — так говорила моя мама. Не знаю точно, как этот деревенский диагноз увязывается с медициной, но лицо его и вправду было изрыто ямочками мельчайших оспинок. В невыносимой скуке северной деревни мальчик-урод был почти что развлечением: слепого дразнили ребятишки, ругали взрослые, казалось, он всем мешал. Но он не ожесточился. Оставался добрым и приветливым. В войну работал по мере сил, скорбел вместе со всеми, когда очередная похоронка ураганом горя врывалась в деревню. А когда война сделала до конца свое черное дело — повырубила парней и в деревне наметился их явный дефицит, начал он ходить на посиделки. Заботы, тревоги, обиды — все отступало, когда брал в руки балалайку и ощущал себя первым парнем на деревне, понимая, что это его звездный час, что на сегодня именно он — центр этой маленькой вселенной со смешным названием Бабка, деревеньки в пятнадцать домов, затерявшейся в глухих пошехонских лесах. До войны никому бы и в голову не пришло, что «этот урод» (таким его считала деревня) надумает жениться. А он надумал, и невесту себе выбрал не глазами, а душой, которая одна и могла быть в его жизни поводырем и советчицей. Заглядывая туда, в весну их жизни, я понимаю, что и девушка назвала его любимым, угадав его нежную душу. Но ведь были еще ее родители, которые и слышать не хотели о таком женихе, считая его в семейной жизни не помощником, а обузой. Что в общем-то и было сущей правдой. Но что может устоять перед натиском истинной любви? А дальше сюжет развивался почти как у Пушкина в «Метели». Закадычный дружок запряг лошадь, и метельным вечером подкатили они к крылечку избы. Невеста уже была готова, ждала только условного сигнала. Дали сигнал, выбежала на улицу зазноба с васильковыми глазами, накинули ей на плечи шубу и погнали в другую деревню, прямо к дому жениха. Тихой мышкой затаилась она в любимых руках, не сопротивлялась, не плакала, не кричала — люб он ей был, люб. Иногда на деревенских гуляньях, гордо восседая рядом с раздобревшей Оксинкой, Ваня спрашивал кого-нибудь: — Слышь, а красивая у меня Окся? — Красивая, Ваня, очень красивая. В ответ он мечтательно улыбался: — Я тоже так думаю… И потом долго молчал, оставшись наедине со своими мыслями. Вспоминая их зрелые годы, язык не поворачивается сказать, что прожили они легкую, безоблачную жизнь. Всякое бывало: и горькие обиды, и ревность, и тяготы семейного быта. Но, несмотря ни на что, семью Иван построил такую, что иным зрячим оставалось завидовать — родилась у них сначала дочка, а потом уже и сын. Иван научился пилить и колоть дрова, топить печь, ухаживать за скотиной. Иногда дивились люди тому, как ловко он орудует топором. А по деревне шел, сомнение закрадывалось: правда ли слеп? Но главные жизненные заботы все равно легли на плечи жены. Был он для нее и мужем, и ребенком одновременно. И дай Бог каждому зрячему испытать такую заботу! Моя детская память сохранила такую картинку: суббота, Ваня и Окся чинно шагают рука об руку, будто молодожены. Окся ведет своего мужа в баню. В женскую. Бабья половина деревни давно уступила ее просьбам и смирилась с таким положением дел — не жить же ему немытому. В такие минуты она отчасти и жалела себя — надо же было влюбиться в слепого! Но тут же и улыбалась своим мыслям: вот влюбилась же! Иван был отчаянным голубятником. Не знаю, что видел он там, в небесной голубизне, часами простаивая на крыше с запрокинутым лицом. Бывало, она, как любая жена, бранила его, обзывала бездельником, считая совершеннейшей глупостью его мальчишескую страсть. Может быть, их жизнь и продлилась бы до конца тихо и умиротворенно, если бы не страшное горе, подкосившее обоих — умер сын. Умер в расцвете сил, скоропостижно. Овдовела молодая жена, осиротела внучка. Иван Семенович оказался слабее жены. Когда прошли все сроки и горе потихоньку стало притупляться даже в сердце Аксиньи Федоровны, он как будто нарочно сопротивлялся возвращению к жизни. Одряхлел, забросил голубей, перестал выходить из дома. И она уже больше не гордилась тем, что полюбила слепого. В душу все чаще и чаще закрадывалось отчаяние: как жить дальше? Совсем покосился родительский домишко, было удивительно, как он еще не свалился набок. Стала думать, как скопить деньжат, чтобы обзавестись новой крышей, понадежнее. Скопила, благо времена еще были застойные. Купили дом в соседней деревне. За раз перевезли все свое нехитрое имущество, нажитое за долгую и нелегкую жизнь. Все, кроме голубей. Да они, не чувствуя более человеческого участия, и поразлетелись к тому времени почти все. Да и сам Иван Семенович в новом доме пришелся как бы не ко двору. Тосковал и болел. Износилось его полное добра и привета сердце. Скончался он вскоре, его душа упокоилась на нашем деревенском кладбище. Аксинья же Федоровна надолго пережила его, была бодра и здорова. Последние годы зимовала в городе у дочери. А на лето возвращалась домой и первым делом спешила на кладбище. Я часто засматривалась на ее фигуру, склоненную над ухоженной, утопающей в цветах могилой. О чем думала она? Что вспоминала в эти минуты? Может, ту метельную ночь, когда сама одним махом решила свою судьбу, махнув рукой и на родных, и на злые языки деревенских кумушек, и на пугающее будущее? Или все-таки чаще приходила ей на память первая весна их совместной жизни, когда муж приносил ей охапки самых ярких подснежников? Валентина ГУСЕВА, д. Кладово, Пошехонский район.
