«… Село наше было просвещенным. Много было здесь купцов, торговавших в Петербурге, а сюда летом приезжавших как на дачу. Женщины пели в Вескинском храме на клиросе. На Веске была и школа при церкви, построенная на пожертвования купца Кокина, оттого и называлась Кокинской.
Мать моя Софья Александровна Золотенкова в 1911 году закончила школу с отличием, дали ей похвальную грамоту, очень красивую, в честь 100-летия церкви на Веске. Как рассказывали, приходил к ним тогда учитель, советовал идти учиться дальше, не зарывать талант в землю… А у нас в Юркине школу открыли только в конце 1930 годов. Первый учитель Скворцов служил прежде батюшкой в храме на Веске…»
Церковь на Веске на другом берегу реки хорошо видна из Юркина. Похвальная грамота матери до сих пор хранится в доме Надежды Николаевны Михайловой, бывшей учительницы начальных классов Юркинской школы, ныне на пенсии. На стене большая фотография конца 1920-х годов, времен нэпа: семья Золотенковых — отец, мать, бабушка, одеты по-дореволюционному, четверо маленьких детей. Надежда Николаевна родилась в 1934 году, отца вскоре раскулачили, а всего в семье было 8 детей. Родовой дом Золотенковых — он стоял рядом с нынешней Юркинской школой — не уберегли. Большой, пятистенный, с резными наличниками и украшениями, с изразцовыми печами, сосновый, гулкий, войдешь, крикнешь — эхо отзовется. В войну в Юркине стояла воинская часть на лесозаготовках, большую переднюю половину дома отдали под столовую. После дом надо было вовремя отремонтировать, но возможности не было: шли самые тяжелые, голодные годы, а после все выросли, разъехались. Разрушающуюся переднюю половину дома отпилили, осталась лишь маленькая зимняя изба. Юркинскую школу Надежда Николаевна помнит с малолетства, с 1955 года сама отработала в ней 40 лет.
«… В Ростовском пед-училище, где я училась с 1952 года, порядок был строгий, может, даже чересчур строгий. Тройка была не оценка, считалось, не сдал. Нас было 450 девчонок по 20 лет — мы знали только уроки, вышивать крестом, петь в хоре. Очень строгий был классный руководитель Гусаковский, руководил он и хором. Форма у всех, косы — обязательно требовали косы, никаких стрижек. На демонстрации шли колонной: белые платья с вышивкой по подолу, белые босоножки, в руках — голубь. Было видно — идет педучилище. В общежитии чистота, сами вышивали занавески, в 11 часов вечера, если опоздаешь, не пустят. Не знали мы никаких прогулов. А питание все было: картошка, пряники, конфеты-подушечки самые дешевые с кипятком — чай был дорогой. Чтобы домой на выходные поехать, надо было спросить разрешения классного руководителя. Автобус, бывало, не ходит, дорогу заметет, раза три ходили пешком из Борисоглебского в Ростов, чтобы хоть к последней паре успеть. Зато какие знания училище давало по искусству, о художниках, о музыке. Был учитель математики Домбров — старенький, скольких учеников он переучил еще с дореволюционных времен, казалось, видит тебя насквозь. Время было суровое, боялись многого. Помню, был случай с моей подругой: начислили ей по ошибке стипендию, видимо, в бухгалтерии что-то напутали, а у нее была одна тройка. Получала стипендию, пока кто-то не донес. Потребовали вернуть эти деньги, а откуда их было взять: у нее мать пожилая в колхозе работала да сестра-инвалид. Неприятности грозили очень серьезные, пришлось им корову продать, чтобы оплатить задолженность… А оптимизма все же было больше, хоть и жили тяжело. Помню вечера в училище: приходили к нам парни из техникума механизации. Девушки в штапельных платьях, парни нарядные, танцуют, никакого сквернословия. Сравнить бы эту картину с нынешними дискотеками. Одеть ведь было особо нечего, носили с подругой пальто одно на двоих. А если кому из девчонок идти на вечер или прилично надо выглядеть, соберутся все, принесут наряды, примеряют, обмениваются. Перед училищем тогда цветник был, сад яблоневый — теперь там неухоженный пустырь. Зато после такой подготовки мы приходили в школу и были ответственные, могли работать в коллективе, подчиняться начальству. Когда работала уже в школе, много было общественной нагрузки. Бывало, встанем на лыжи с другой учительницей — и в Кедсково, сейчас там почти нежилая деревня. Проводили политинформацию или беседу: сначала по поводу очередного съезда партии, потом обязательно подберем какой-нибудь интересный рассказ, ну а дальше уж шли разговоры. Собирались в чьем-нибудь доме. За разговорами нас и чаем напоят…
Знаете вы историю иконы Владимирской Божьей Матери из Закедской церкви? Рассказывал ее нам, детям, свекор моей тети, маминой сестры, по возрасту он из поколения наших дедов и помнил еще времена крепостного права. Было это через несколько лет после его отмены. Случилась в наших местах холера. На Веску из Вощажникова приехал батюшка, заболел холерой и умер. Одежду надо было уничтожить, а ее спрятали — одежда была хорошая. И началась эпидемия: за неделю в Юркине умерли 38 человек. Жгли повсюду костры из можжевельника для обеззараживания воздуха, а все равно умирали по четыре человека в день: опять и опять колокола на Веске бьют, значит, кто-то умер. Тогда взяли эту икону из церкви в Закедье и стали обходить крестным ходом все Юркино. Это было в августе, поднялась тогда страшная туча, и начался ураган: крыши у всех были соломенные, редко тесовые — летела солома и жерди в сторону Стрелки. Но после этого дня никто больше не заболел в округе. И так долго помнили, как было страшно, что каждый год в этот день брали икону и обходили с ней деревню».
С горечью вспоминает Надежда Николаевна время, когда учителям нельзя было быть верующими, нельзя было крестить детей. Специально с проверками ездили в Ростов по церквям, проверяли по церковным книгам. Когда однажды приезжал священник и свекровь окрестила дочь Надежды Николаевны, секретарь парторганизации замучил вопросами: «Зачем окрестили?» Пришлось просить коллег, чтобы подтвердили, что в этот день учителя были на уборке картошки. «Бывало так тяжело на сердце, особенно когда овдовела, так бы в церковь зашла. А все думаю, меня видят, донесут». Иконы еще от матери оставались — пришлось убрать. Приходили, спрашивали: «Что это у вас дома иконы?» На Пасху специально собирали учителей на сельхозработы. Вспоминает Надежда Николаевна полуразрушенный храм на Веске, куда и в советское время многие люди приходили на Пасху. Вспоминает, каким селом была Веска, с большим чистым прудом — сами жители следили за порядком, никто веника не вымоет, белье не полоскали, только брали воду и лошадей поили. Сколько домов, красивых, богатых, вывезли в Ростов, в Борисоглебский. До сих пор не может простить она нерадивых «хозяев», загубивших пруд за Юркинской школой: существовал он с дореволюционных времен, и вода в нем была чистая, говорили, лечебная. Не зря деды его в этом месте вырыли — звался пруд Хороминским. Засыпали землей, завалили мусором, осталась теперь лишь лужа. Не может примириться Надежда Николаевна и с нынешними предпринимателями-лесоразработчиками, которые оставляют неубранные делянки: помнит она, как в 1950 — 1960-е годы вычищали делянки «под грабельки» — обуть было нечего, почти босиком работали, зато ягод потом сколько было. Сосны на делянке сажали «по семечку»…
В ее молодость в лесу еще встречались незавалившиеся колодцы, а названия мест-то какие, куда за ягодами ходили: Холманы, Горушка, Яблоневая Сторожа. «Кругом у нас святые места. Старики все это знали. Все сейчас ушло. Время идет, по-старому не будет…»
