ЯНВАРСКИЕ ДОБАВКИ Каждый день у нас во дворе одно и то же. Все, кому за 60, обсуждают повышение пенсий и квартплаты. — Вот тебе, Николай, сколько пенсию добавили? — пытает соседа Борис Федорович Сморчков, и в самом деле чем-то похожий на лесной гриб. — А-а? — словно плохо слышащий, переспрашивает Бураков. — Пенсию, говорю, сколько получил после валоризации?! — в ухо ему орет Сморчков. — Откуда я знаю! — уходит от ответа Бураков. — Я пенсию на сберкнижку перевожу.

ЯНВАРСКИЕ ДОБАВКИ

Каждый день у нас во дворе одно и то же. Все, кому за 60, обсуждают повышение пенсий и квартплаты.

— Вот тебе, Николай, сколько пенсию добавили? — пытает соседа Борис Федорович Сморчков, и в самом деле чем-то похожий на лесной гриб.

— А-а? — словно плохо слышащий, переспрашивает Бураков.

— Пенсию, говорю, сколько получил после валоризации?! — в ухо ему орет Сморчков.

— Откуда я знаю! — уходит от ответа Бураков. — Я пенсию на сберкнижку перевожу. А сколько там — откуда мне знать.

— Ладно, Бог с тобой! — разворачивается Сморчков к Воронько. — Петрович, а тебе сколько пенсию добавили?

— Мне?

— Тебе, а кому же еще, ты тут у нас вроде бы один Петрович.

— Честно скажу, совсем немного — рублей семьсот. Я больше ждал. А тебе?

— Мне еще меньше — пятьсот сорок два рубля, — хмыкнул Сморчков.

— Так тебе еще 700 рублей донорских каждый месяц платят! — поддел Петр Петрович Воронько.

— А тебе кто мешал в молодости сдавать кровь? Глядишь, сейчас бы тоже получал такую прибавку!

— О чем это вы? — переспросил Бураков. — Мне тоже добавили квартплату! Вот, смотрите, — он вынул из кармана сложенную пополам счет-квитанцию за январь. — На отопление добавили, на горячую и холодную воду, на стоки, даже на газ! В итоге две с половиной тысячи вместо двух!

— У тебя пенсия большая — заплатишь! — поддел Сморчков. — Мне с бабкой вон в январе насчитали на триста рублей больше, а я все равно спокоен, как слон. Заплатил с пенсии две четыреста — и не дергаюсь.

— Это как же так получается, что ты за «двушку» платишь меньше, чем я за «однушку»?! — возмутился поборник справедливости Воронько.

— А потому что у тебя пенсия больше моей, — хохотнул Сморчков. — Так что все по-честному. Если где-то прибывает, значит, что-то убывает!

— Да у меня вся пенсия восемь девятьсот!

— На квартплату хватит…

— А слабо показать свой квиточек? — не унимался Воронько.

— На, смотри! — Сморчков достал платежку. — Всего к оплате две тысячи четыреста шестьдесят два рубля! Съел?

— А почему у меня две семьсот девяносто?

— Потому что у тебя Герда прописана, — заглянув в квитанцию соседа, констатировал Сморчков. — Вот, смотри, количество проживающих — трое!

— Но ведь собак вроде бы пока не прописывают? — усомнился Бураков. — У меня вон кошка с собакой живут — и ничего.

— Герда — это внучка Петра Петровича.

— Ну и имечко придумали!

— Ты, Николай, видно, в детстве «Снежную королеву» не читал, — обиделся Воронько. — А я своему Сережке каждый вечер читал, вот он и назвал дочь Гердой.

— А если я своему Ванюшке в детстве «Вия» читал, так что же, ему своего сына надо было Вием назвать?

— Да подите вы со своими Виями подальше! — увидев въезжающий во двор молоковоз, плюнул Воронько. И Сморчков с Бураковым поспешили за ним, чтобы встать в очередь за молоком.

Сергей САЛАЗКИН.

ИВАН ДА МАРЬЯ

Времена нынче беспокойные, непредсказуемые. Сегодня не знаешь, что будет завтра. Но это у нормальных людей. У людей творческих, утонченных все еще сложнее. Поэт Иван Вольный, проснувшись утром, не знал, что ждет его вечером. Да что там вечером, протопав босыми ногами по холодным половицам на кухню, он даже не знал, есть ли в чайнике вода. И засунув хобот чайника в рот, подолгу тряс его, чтобы утолить жажду.

Затем Вольный, помня, что служенье муз не терпит суеты, как многие поэты, уходил с головой в интернет. Забивал в поисковой системе какое-нибудь рифмованное словосочетание и подолгу изучал полученные результаты. И ведь иногда в этих залежах словесной руды проблескивала какая-нибудь озорная мысль, заманчивая идея, неожиданная метафора. Вольный тут же брал находку на карандаш. Правда, куда чаще, спотыкнувшись о картинку эротического содержания, забывал, ради чего забрел в эти заросли Всемирной паутины.

Ровно в полдень позади монитора в васильковом халате выплывала муза поэта, а по совместительству его законная супруга Мария, с раннего утра занимавшаяся нелегким крестьянским трудом. Весной это была посадка картошки и овощей, летом — прополка, осенью — уборка. Зимой супруга перебирала в подвале лук, топила печь, ходила за водой. На долю Ивана в зимнее время выпадали уборка снега и заготовка дров.

Понимая, что пришло время сменить умственный труд на физический, поэт выключал компьютер, долго чесал карандашом пятку и нехотя обувал большие серые валенки. Затем Иван Петрович Полежайкин (Вольный — был его творческий псевдоним) залезал в ватник, надевал рукавицы и с деревянной лопатой на плече шел во двор разгребать снег. Снегу этой зимой намело на пять лет вперед. Вольный быстро уставал. И время от времени стучал в окно, интересовался:

— Как там цены на нефть?

Мария показывала большой палец вниз.

— А доллар?

Мария показывала большой палец вверх.

— Тьфу! — плевал поэт. Но минут через десять стучал снова:

— Евро как, растет?

— Падает, — отвечала от телевизора супруга.

Не зная, чего бы еще такого спросить, чтобы не лопатить снег, Иван Петрович кричал:

— А закон о творческих союзах в Госдуме не приняли?

— Не приняли, — вот уже десятый год подряд отвечала Мария, не зная, как порадовать мужа-поэта. — Но когда-нибудь обязательно примут.

— Дожить бы только!

Вечером, почесывая карандашом голую пятку, Иван Вольный читал в интернете отклики на свои стихи. Тихонечко похекивал, довольно улыбался. С тех пор как в его жизнь пришел интернет, о творчестве Вольного узнали десятки и сотни читателей, таких же, как он, всю жизнь сочиняющих стихи. Ивану это было приятно. Он задавал поисковой системе свою фамилию и в совершенно неожиданных местах находил свои стихи. Открыв их, он, словно ребенок, кричал Марии:

— Видала?! Мое прошлогоднее, что я после твоего отъезда к дочери написал, перепечатали: «Не уходи! Мне становится страшно в домике нашем, одноэтажном. Не уходи! Тяжело мне и скверно, если ты хлопнешь, забыв меня, дверью!»

— Все, что ли? — подавала голос Мария.

— «Не уходи! Мне не вынести это… Все была рядом — и вдруг теперь нету!»

— Да, — вздыхала Мария. — Такими темпами ты к семидесяти пяти годам, глядишь, самого Евтушенко заткнешь за пояс!

— Евтушенко, будет тебе известно, уже семьдесят шесть! — обиженно отвечал Иван. — А мне еще всего только семьдесят три.

Олег ГОНОЗОВ.