Умирают села, деревни. Желтая двухэтажная богадельня стояла в центре села Архангельского, на пригорке. До революции здесь, среди березовых рощ над безымянным ручьем, который широко разливался весной по рыжей прошлогодней осоке, коротали свой век насельницы в чепцах и длинных платьях. Летом, случалось, ручей совсем пересыхал. Унылый пейзаж, и смотрели на него старухи, поджав бесцветные губы и сложив на коленях руки с длинными пальцами, выдававшими их благородное происхождение.
Умирают села, деревни. Желтая двухэтажная богадельня стояла в центре села Архангельского, на пригорке. До революции здесь, среди березовых рощ над безымянным ручьем, который широко разливался весной по рыжей прошлогодней осоке, коротали свой век насельницы в чепцах и длинных платьях. Летом, случалось, ручей совсем пересыхал. Унылый пейзаж, и смотрели на него старухи, поджав бесцветные губы и сложив на коленях руки с длинными пальцами, выдававшими их благородное происхождение.
А уже в пятидесятых годах ХХ века дом этот пустовал. И только часть первого этажа занимала учительница начальных классов — строгая светловолосая женщина с тонкими, плотно поджатыми губами. С ней жила дочка Катя, тоже молчаливая неулыба. И маленькая соседская девочка смутно чувствовала, что мать и дочь хмурятся не просто так, на них незримо давит прошлое дома. Куда разметало вихрем жизни доживающих на покое старушек? Этого сказать никто не мог. Маленькая девочка думала, что они умерли от горя и одиночества, потому что в жизни, наполненной веселыми молодыми голосами, этим людям уже нечего было делать.
Высокие входные двери в бывшей богадельне облупились и расщелились. Потолки в коридоре не по-деревенски высоки. Здесь всегда сумрачно. Тьма жутковато сгущается в пространстве под лестницей. Маленькая соседка с замиранием сердца добралась до порога Катиной квартиры, потянула за скобку низенькую, сбитую из темных прокопченных досок дверь, услышала громкое и повелительное: «Заходи!» И облегченно перевела дух. Катя была старше девочки почти на пять лет, училась в начальной школе, но иногда звала к себе поиграть в куклы и дошкольницу. Конечно, она бы, наверное, лучше и веселей играла со сверстниками. Но родилась Катя в войну, из детей ее возраста жила в селе еще лишь дочка учителей. Но с ней она не всегда ладила.
В этот раз старшая подружка показала младшей, как мастерить тряпичных кукол. Она старательно хмурит высокий лоб, морщинка никак не закладывается на гладкой коже, и поучительно говорит, глядя сверху, с табурета, на гостью: «Главное, чтобы глаза на лице пошире нарисовать. Узкие глаза — злые». Маленькая, не моргая, смотрит, как Катя из ненужных тряпок скатывает круглую голову, обтягивает ее белым чистым платком, завязывает снизу шар ниткой и начинает рисовать химическим карандашом глаза с ресницами и бровями. Сначала ей интересно, но потом становится скучно. Глаза на тряпичном лице и на самом деле, как ни старается Катя, получаются узкими и злыми. Нет, куклы из магазина куда лучше. Их у девочки две. У большой, которую привезла мама из Ленинграда, даже закрываются и открываются глаза.
К тому же Катя не разрешает гостье трогать тряпки, а тем более ножницы и иголку, которой она будет пришивать круглую голову к узенькому трубчатому туловищу. Младшая замечает кротко: «Ты хоть обязи кукью, она совсем исая». «Не исая, а лысая, — строго поправляет Катя. — И не обяжи, а повяжи. Когда ты научишься говорить?»
Гостья замолкает, ей совсем не нравится поучительный Катин тон. Она решительно встает и направляется к выходу. «Ты куда? — строго, как учительница в классе, спрашивает ее хозяйка. — Не ходи. Там, под лестницей, покойники живут».
Девочка поворачивает голову, видит, как по Катиному лицу пробегает тень. Но она слишком еще мала, чтобы разгадать подвох, поэтому послушно садится на свою низенькую скамеечку и терпеливо ждет, когда хозяйке надоест собирать из тряпок куклу. Сначала она просто скучает, потом понемногу начинает бояться, не придут ли покойники в тенистую от берез большую комнату. Катя спокойна. Или просто притворяется? Как она может здесь жить, ходить мимо лестницы не по одному разу? И как сейчас выходить на улицу? А что, если покойники не посмотрят, что их двое, и все-таки нападут? Они ей представляются высокими, выше человеческого роста, в белых простынях и с вытянутыми желтыми руками.
Девочка с тоской смотрит на сероглазую крепенькую хозяйку квартиры. А той уже давно самой надоело сидеть дома. Она, понаслаждавшись растерянностью своей гостьи, наконец командует: «Пойдем!» Перед тем как открыть низенькую дверь в сумрак коридора, Катя еще раз смотрит на девочку. Та тоже во все глаза глядит на старшую. Замечает усмешку на губах. Самой ей не до улыбок. У девочки неистово колотится сердце. Она встает поближе к старшей подружке, ей хочется взять Катю за руку. Но ведь засмеет, будет рассказывать всем ребятам, какая у нее трусиха соседка. Нет уж! Девочка наклоняет голову, два вихорка коротко стриженных волос отчаянно топорщатся на макушке. И маленькими тупыми шажками идет следом за хозяйкой за порог. Наверху кто-то заскреб когтями по железной крыше. Скрипнула ступенька на лестнице. В это время в коридор упала полоса света: Катя открыла дверь на улицу.
Бояться нечего, когда видишь привычный и радостный мир: яркое солнышко, старые березы, а под ними густые жирные лопухи. Среди них бродят белые толстые курицы, гребут лапами землю, вытаскивают червяков. Недавно, играя под лопухами, девочка заползла в глубь зарослей, в таинственный и зеленоватый полумрак и нашла клуху, терпеливо сидящую прямо на земле, в стороне от своих товарок. Сбоку из-под перьев белели овальные яйца. Дома девочка объявила: «Цыпьят высизивает!» Мама долго удивлялась, почему не услышала, как заклохтала курица. Теперь на дворе живности прибавилось, еще пятнадцать цыплят кормить надо. Девочка, забыв пережитое, идет на двор посмотреть на цыплят. Они маленькие, желтые и смешные. Лапки — тоньше спичек. А уже ходят за клухой по двору.
Она бежит дальше. Канавы, тянущиеся вдоль дороги до самого кладбища, до середины лета залиты водой. Сейчас она до самого дна теплая, прогретая. Приходится задирать вверх ситцевое платьишко, чтобы вымерять канаву по всей глубине. Ноги щекочет и засасывает донная тина, а на поверхности воды одно большое солнце разбилось на сотни маленьких, будто смеется. Сандали стоят на взгорке под самой большой и толстой березой.
Столетние березы на канаве — продолжение двух березовых рощ — пахнут острее и свежее, чем другие. Может, потому, что подпитываются талыми прогретыми водами. В необозримой вышине в огромных лепешках гнезд сидят грачи, чуть поближе к земле, к своим деревянным домикам снуют скворцы — все звучит, гомонит, радуется. И кажется, конца не будет этому длинному летнему дню. Можно играть за магазином, расставляя на доске светло-коричневые кувшинчики из-под бальзама. Им когда-то до революции торговали в селе купцы. Можно ляпать из жирной земли лоснящиеся пирожки и продавать чумазым, в перезелененных сочной травой платьицах ровесницам. О покойниках девочка забыла.
Осенью, когда родители пошли на уроки в школу, пятилетняя учительская дочка осталась на весь день одна. И тут она вспомнила о зловещей тайне старой богадельни. И ей показалось, будто по лопухам и травам шуршат длинными простынями покойники. Они медленно приближаются. Чу, скрипнула в коридоре половица! Нужно спрятаться, затаиться на печке под ворохом пальтушек, не дышать — тогда ее не найдут. А что будет с ней, если найдут, девочка думать не смеет. Печка была только что протоплена, кирпичи раскалились, жгут тело. Она слышит, как пот струится по лицу, по спине, и не шевелится, оцепенев, не думая ничего. Ужас переполнил ее маленькое сердце. Мама, приходя домой, удивлялась причудам девочки день, другой, а потом, что-то поняв, стала брать ее с собой на уроки. Посадила на заднюю парту к высокому третьекласснику Лапшину. Тот рисовал ей на промокашке зайцев и лисиц, иногда кукол, они у него получались с широко распахнутыми, добрыми глазами.
А весной богадельню сломали. Покойники, благородные длиннорукие старушки, наверное, переселились на кладбище и успокоились в своих вечных жилищах. Во всяком случае, после этого, даже оставаясь в доме одна, девочка не вспоминала о таинственных обитателях богадельни.
Надежда КУСКОВА, Мышкин.
На снимках: бывшая школа; храм Михаила Архангела в селе Архангельском.
Фото Анастасии СМИРНОВОЙ.
