Затянула в конце июля дымка поля и перелески, горят торфяники. Для тех редких жителей, что живут в маленьких деревеньках, угроза нешуточная. Есть ведь и такие селения, где после отъезда дачников остается всего один человек. Как это, например, до недавних пор было в некоузской деревне Мирной. Поблизости от тех мест живет большой знаток природы и бывалый охотник Евгений Александрович Шувалов. Он мне и рассказал, как вековал в Мирной свой век последний житель.
Затянула в конце июля дымка поля и перелески, горят торфяники. Для тех редких жителей, что живут в маленьких деревеньках, угроза нешуточная. Есть ведь и такие селения, где после отъезда дачников остается всего один человек. Как это, например, до недавних пор было в некоузской деревне Мирной.
Поблизости от тех мест живет большой знаток природы и бывалый охотник Евгений Александрович Шувалов. Он мне и рассказал, как вековал в Мирной свой век последний житель. Туда Шувалов зимой часто из своего Кокошилова заезжал на «Буране». Приедет, встанет у окон единственного обитаемого дома. Горят сугробы на солнышке, тихо. Одному в заброшенной деревне очень трудно, а человек пьющий в такой обстановке и одичать может. Вот и Евгения Александровича посещали не раз такие мысли: «А если подумает, что это вор к нему приехал, да и пальнет прямо из окна? Вдруг от одиночества что-нибудь примерещится?» Ружье у хозяина наверняка было припрятано от лихих людей, которые зимой промышляют по пустым деревням. Последний житель держал в хозяйстве несколько ульев и корову.
Однажды Шувалов по привычке заглянул сюда летом. Хозяина на дворе в тот час не оказалось. Задумавшись, охотник остановился во дворе. И вдруг с ужасом почувствовал, что кто-то в затылок ему будто стволом ружейным уперся. Кто же тут может быть? Обернулся — корова. Подошла неслышно познакомиться с новым человеком или выпроваживала вон?
Последний житель деревни Мирной сгорел вместе со своим подворьем. Теперь, может, только кто-нибудь из дачников приедет на это место. Не каждый человек может выдержать зимнее затворничество. А угрожающая дымом и гарью околица еще страшней. Поневоле полезут в голову тревожные мысли. Жизнь в маленькой деревне иная, чем во всем мире.
Средняя продолжительность мужской жизни теперь, как известно, не превышает у нас 60 лет. Другие плачевные демографические показатели тоже известны. Их чаще объясняют социальными причинами, пьянством, травматизмом. Но ведь не все же пьют, забредают в леса и теряются там или болеют эпилепсией. Как они доживают свой век? Можно остановиться, например, на одной деревне и проследить ее жизнь с послевоенных лет до наших дней. За такое редкостное дело взялась сельская учительница, моя однофамилица Лидия Александровна Смирнова из бывшего Богородского сельсовета в своей книге «Кожино и кожинские», вышедшей в Мышкине.
Это отдаленный уголок района на границе с Тверской областью. Лидия Александровна рассказала обо всех семьях, что жили в родном ее Кожине в прошлом веке. Книга неплохо иллюстрирована, в нее вошел целый альбом старых, теперь уже редких крестьянских фотографий. И вот все они проходят перед нами: Борисовы, Шуруповы, Варваричевы, Гречухины. Есть даже и беженцы, и случайные приезжие люди. Всего Лидия Александровна помнит 23 дома в 50-х годах, но до войны домов было намного больше, примерно 30. А к концу 60-х осталось уже 12 или 13 домов. Крестиками на карте учительница обозначила пепелища исчезнувших изб. 12 апреля 1995 года умерла последняя жительница Надежда Алексеевна Гречухина, умерла вместе с ней и деревня Кожино.
Теперь ее называют мертвой деревней. Да и в соседних чаще одни пожилые жители. Куда же девались тысячи и тысячи людей, весь здешний мир-народ, как говорили в старину. Таинственно это рассеяние и запустение. Нельзя объяснить его только вековым выкачиванием ресурсов из нашей деревни и раскрестьяниванием. Что за злой рок стоит за этим? Уже не первый раз в разных уголках области доводилось мне слышать одни и те же странные рассказы. О том, как смерть в образе женщины в белом ходит по деревням. Такой мифический образ рожден самим народом, пережившим невиданные невзгоды, обрушившиеся на село. Ярко зарисован он и в книге, рассказывающей об умершем Кожине.
В отдельной главе Смирнова вспоминает их семейную кормилицу, корову Красулю, которая «все понимала, только говорить не умела». И действительно, домашние животные на селе — это почти члены крестьянской семьи. Но жизнь у них короче человеческой. И наступает черед, когда их надо сдавать на мясо. Коровы все это чувствуют, понимают. Вот и Красуля, когда ее на бойне взвесили и отвели в загон, все поняла, и у нее на глазах выступили слезы. Отец Александр Васильевич отошел от нее, тоже чуть не плача. «Расставание с Красулей для всей нашей семьи оказалось чрезвычайно тяжелым. Вот уже сорок лет прошло с тех пор, но без слез не могу вспомнить все это», — говорит Смирнова. А дальше привожу ее рассказ целиком:
«После расставания с Красулей и начались все наши беды. Папе приснился по весне сон, будто бы стучит в окно, да так громко, женщина в белом. Вы-глянул на стук, а она ему так спокойно и уверенно сказала: «Я за тобой скоро приду, скоро постучу опять». И не задолила, через год пришла.
Утром он рассказал свой сон и, помню, добавил: «Я знаю, кто это была, это смерть». Мне так страшно сделалось после его рассказа, он успокаивал, говорил, что все смертные… не нужно бояться и переживать. Легко сказать — не переживать, но каково пережить, если тебе всего 16 лет… А еще через три года «женщина в белом» пришла и за мамой. Мне в ту пору было 19 лет…»
Таинственная «женщина в белом» — это образ, кстати, не только русских сказаний, но и общеевропейский. Так называемая Белая дама. О ней, кстати, наш земляк-ярославец литератор и историк Евгений Карнович в XIX веке написал отдельное историческое исследование. Правда, тогда являлась Белая дама чаще в замках и дворцах королей или императоров и других знатных особ. А в наш демократический век зачастила в русскую деревню, к бывшим колхозникам.
Деревня Ладыгино стоит неподалеку от Мышкина. Там теперь даже англичане жилье купили. А до недавних пор жил хороший мой знакомый, бывший колхозный пастух Анатолий Егорович Миронов. Всю жизнь он провел на ногах, в лесу да в лугах, верховой лошадью никогда не пользовался. Не пил, не курил. Только на восьмом десятке зрение ослабло. Сделали операцию, подлечили. Поговоришь с таким человеком — и точно мир вокруг добрее становится, на душе легче. Правда, и его горе-злосчастье не обошло. В молодые годы умер в Рыбинске сын, потом — жена. Остался он один в избе. Угощал меня чаем, любил вспоминать былое.
Вся их семья была работящей. Особенно прославилась когда-то теща Анна Михайловна Желтикова, жившая тоже в этом доме. Ее портрет был помещен в книге, вышедшей в начале тридцатых годов прошлого века в Москве. Она была одним из лучших льноводов страны, стахановкой, как тогда говорили. Вызывали ее в Москву на совещание работников этой отрасли, в котором принимал участие Киров и другие высокие чины.
Как-то раз, во время перестройки, руководители района пришли ее поздравлять с очередным юбилеем, ей было уже за девяносто. Веселая, бойкая на слово, она разот-кровенничалась: «Меня и смерть не берет! Уже два раза за мной приходила. Такая высокая старуха в белом платке заглянула вот сюда, в окно, в кухню. И ушла».
Показала Анна Михайловна и окно, куда постучалась Белая дама. Мы как раз и сидели под ним на лавочке. Умерла стахановка, не дожив до ста двух лет.
Николай СМИРНОВ, Мышкин.
