Корреспондент районной газеты Махаев сидел  в маленьком полупустом зале в трех метрах от железной клетки и чувствовал полную непроницаемость находящегося в ней убийцы, то есть не мог представить, о чем сейчас человек этот, по фамилии Журавлев, думает, и поэтому, слушая чтение дела, вспоминал странные сны, снившиеся на неделе.

В ОДНОМ идет он по Мышкину у магазина. Догоняет козел черный, морда длинная, спереди плоская. И все норовит передними копытами в пах поддать. Еще сон: в голубой, пронизанной бронзовым светом реке двигается, как водолаз, по дну сосед, заядлый рыбак и охотник. Вокруг огромные, похожие на рыбьи, туши. Отдельно плавает бурая шерстнатая башка какого-то водяного зверя. Морда у башки вытянута вперед по-носорожьи. Вот и у убийцы Журавлева такая же длинная, характерная морда. Махаев уже привык к убийцам. А во время первого разбирательства такого дела, в перерыв между заседаниями суда, когда прибежал домой попить чаю, чуть было от волнения не залил кипяток вместо заварного чайника в сахарницу.

Этот Журавлев убил человека по пустяковой причине. По удивительному совпадению убитый был его однофамильцем, только лет на двадцать старше — пенсионером из Рыбинска. Познакомились они пять лет назад. Пенсионер зимой на «Москвиче» ехал в деревню, где у него был куплен дом под дачу. Дорогу перемело, «Москвич» забуксовал. Убийца Журавлев — уже синел декабрьский глухой вечер — ехал навстречу на тракторе и выдернул «Москвич» дачника тросом. Протащил через поле и лесок до околицы. Здесь под шум моторов дачник принес из кабины бутылку водки, налил в пластмассовый стакан. Убийца выпил, оскалился белыми большими зубами на темном лице под косматой ушанкой.

Дачников в деревне недолюбливали за их беспечную, как все считали, жизнь и накупленные здесь избы и земельные паи, а то и за солидные по сравнению с колхозными пенсии. Такая пенсия была и у убитого Журавлева. «Бутылку-то можно бы было и допить», — думал тракторист Журавлев, поставив трактор во дворе и затапливая печку. Жил он один. Жена, после того как он отсидел первый срок за кражу, от него ушла. Через год-другой его за пьянку выгнали с работы. Дачник Журавлев, встречая его, не к месту расспрашивал о жизни. А весной стал даже поучать, как бригадир, в какой день лучше сажать картошку.

Деревни их стояли рядом. И вот раз осенью Журавлев повстречал дачника, который был  выпивши и нес бутылку водки из магазина, и стал его зазывать к себе… «Какие у него все же большие, длинные, как будто даже извилистые зубы!» — вяло слушая убийцу, думает Махаев.

«Я его не звал — он сам ко мне зашел с бутылкой, — мямлит, врет Журавлев в клетке. — Выпили — стал качать мне права»…

«Говорите точнее. Как это понимать?» — строго останавливает судья.

«Ну, стал мне говорить, что я не так живу, — вскидывает толстогубый рот Журавлев. — Я ему сказал: «Уходи!» Он: «Выпил и гонишь? Не уйду!» Я и решил его маленько придушить и свободно выкинуть из избы. Так мне с ним было не справиться. У меня одышка. В кармане у меня завалялся шнурок от штормовки… А он вдруг захрипел и повалился с табуретки… Если бы не я его, так он бы меня убил, — сердясь на уточняющие вопросы прокурора, продолжает Журавлев. — Из пистолета. В любое время. Пошел бы мимо деревни и…»

«А откуда у него пистолет? Вы видели?» — спрашивает судья.

«Он говорил, что у него пистолет», — неуверенно отвечает Журавлев, опуская лохматую голову.

Махаеву становится тоскливо и скучно, будто суд этот не подлинный. И Журавлев со своим длинным рылом — не настоящий убийца, а сочиненный. А настоящие, бесы, подталкивающие человека под руку, они, наверное, как те: козел черный да полурыбья-полуносорожья башка из Волги.

Придя домой, он торопливо начинает писать заметку. Ночью ему опять снится какой-то второй, разъедающий нашу жизнь мир, о котором Махаев часто раздумывает. В этом мире  кавказец как бы из живой ртути, а с ним то ли бандиты, то ли демоны, захватившие атомную станцию. Невнятные, недовоплотившиеся, но властно обдающие тяжелым страхом. А в другом сне по сугробной улице с каким-то глуповатым парнем ведет его милиционер в черном тулупчике.

«Куда нас ведут? Исключительно не понимаю», — бессмысленно уже в который раз, вздыхая, спрашивает парень.

«На допрос!» —  готовно, но пустым голосом, не оборачиваясь, отвечает черный тулупчик. — «А потом?»

«Потом — суд!» — так же бодро и пусто отвечает милиционер.

Махаев проснулся в два часа ночи. Во сне он не отдохнул, а еще больше устал. За окном в городишке ни одного огонька и так глухо и темно, будто люди все вымерли. Он пошел в туалет мимо зеркала, остановился и долго смотрел на свое отражение в стеклянной яме с тем же отчужденным и странным чувством, с каким рассматривал днем непроницаемого Журавлева в железной клетке.